Дмитрий Иванов, профессор кафедры теории и истории социологии Санкт-Петербургского государственного университета
Беседа о социальных институтах, сетевых и потоковых структурах и неэффективности пандемических ограничений
Как пандемия повлияла на ваш образ жизни?
Дмитрий Иванов: На протяжении 15 лет я интенсивно путешествовал по разным странам. С закрытием границ я стал ездить только по России. Но тут есть и плюсы: я с удовольствием открыл для себя новые места – Великий Новгород, Калининград, Зеленоградск, Выборг.
Что касается работы, я постепенно приспособился к удаленке. Сначала работал дома – в моей малогабаритной квартире соединились рабочий офис, кухня, детский сад и мини-зоопарк. Конечно, такое схлопывание пространства меня раздражает. Кроме того, это прямо нарушает мои права по трудовому соглашению: электричество, которое я расходую, износ оборудования мне никто не компенсирует. Поэтому теперь для ведения дистанционных занятий я отправляюсь на факультет. Прохожу по пустым коридорам, захожу в пустую аудиторию, открываю на рабочем компьютере нужное мне приложение и через него связываюсь со студентами.
Как повлияло на общество расширение использования цифровых технологий?
Дмитрий Иванов: Из-за необходимости интенсивнее пользоваться цифровыми технологиями проявилась неэффективность институтов массового общества.
Цифровые технологии – это инструмент для трансформации общества. И эта трансформация пошла по пути виртуализации институтов. Институты из социальной реальности превратились в реальность виртуальную. С этим и связана их неэффективность.
Прежде всего мы в полной мере увидели неэффективность системы здравоохранения (сначала мы наблюдали это в других странах, а потом – и в России). Затем «посыпались» организации в сферах транспорта, образования, логистики и администрирования.
Неэффективность институтов заключается в том, что они не обеспечивают контроль за соблюдением предполагаемых ими правил: люди обходят пандемийные ограничения, связанные с масками и высокотехнологичными QR-кодами. Мы видим симуляцию, демонстрацию образа, а не реальное использование QR-кодов.
Когда институты не предлагают решения общих проблем, каждый должен выкручиваться сам. Люди не надеются на институты. Как следствие, одной из причин затянувшейся моральной паники уже два года остается угроза потери работы, закрытия предприятий и организаций, сокращения штатов, переводов на дистанционку или отправки в неоплачиваемые отпуска.
Поясните, в чем суть виртуализации, о которой вы говорите, и как она позволяет интерпретировать происходящее.
Дмитрий Иванов: Вводимые ограничения нанесли удар по институциональным формам социальности, и социальность перетекла в сетевые формы, которые развивались уже давно, но тогда были скорее маргинальными.
В 1970–1980-е годы стало ясно, что социальная реальность как совокупность институтов – объективных структур, в существование которых призывал верить классик социологии Эмиль Дюркгейм, в таком виде больше не существует. Институты сохраняются только как образ, как видимость. Эту видимость можно успешно поддерживать, пока не наступит кризис.
Дело в том, что взращенная социальными науками политическая управленческая практика не приспособлена для работы с сетевыми структурами, и во время пандемического кризиса это стало очевидно. Изначально в рамках этой практики различались только два типа социальности: институты и интеракции. Институты – социальность объективная, нормативная. Интеракции – социальность частная, приватная и ситуативная: люди координируют свои поступки, договариваются, приспосабливаются друг к другу и институтам. Оба уровня взаимодействуют, образуя тотальную, то есть всеобщую социальность. Но потом появилась новая социальность – сетевая, она нарушает функционирование институтов, и эти нарушения особенно очевидны в контексте глобализации.
Транснациональные корпорации и неправительственные организации – сетевые структуры, и они мешают функционировать традиционным институтам, поскольку создают альтернативные формы регуляции и контроля.
Сетевая социальность предполагает, что люди участвуют в коммуникациях избирательно, когда нет необходимости взаимодействовать с тем, кто рядом (соседями, сотрудниками). Более того, сейчас из-за правил социальной дистанции нежелательно взаимодействовать лицом к лицу. Мы стали больше коммуницировать с теми, кто находится, возможно, за сотни и тысячи километров от нас. Этот социальный отбор мы осуществляем на основе идентичности – профессиональной, культурной, языковой.
Если институты инклюзивны, стремятся охватить всех, предлагая универсальные нормы, то сети эксклюзивны, нацелены на то, чтобы одних включать, а других исключать из взаимодействия.
Я бы выделил еще одну форму социальности, которая тоже проявилась в последние два года, – потоковые структуры. Их трудно наблюдать, поскольку они связаны с движением через границы. Потоковые структуры – это движение сквозь институциональные и территориальные границы. Пространственная и социокультурная мобильности создают социальность подвижную, альтернативную локализованным институтам и интеракциям.
Эти структуры в виде трансграничных потоков пострадали из-за того, что движение между странами и регионами было ограничено: посадили самолеты, остановили поезда, закрыли границы. В каком-то смысле мы оказались в ситуации постглобализации – открытое глобальное общество всеобщего доступа и соприсутствия вдруг перестало быть таковым. Однако важно отметить, что глобализация остановилась не из-за ужаса, вызванного последствиями распространения вируса, а из-за тенденций, которые существовали и до пандемии. Пандемия лишь укрепила эти тенденции.
Предполагает ли идея сетевой социальности какие-то особые меры, направленные против распространения вируса?
Дмитрий Иванов: Регуляция эпидемической ситуации с помощью карантинных мер и прочих ограничений работает при массовом институциональном формате существования общества. Сейчас всеобщий карантин не имеет смысла, поскольку перемещение вируса происходит между мегаполисами, между связанными друг с другом глобальными центрами. Несмотря на это, сначала в Китае, потом в Европе, а затем и в России всех попытались посадить на карантин. Со временем выяснилось, что есть социально-демографические группы, по-разному реагирующие на вирус и с разной вероятностью подверженные его воздействию. Поэтому оправданны избирательные, а не тотальные институциональные меры.
А в чем специфика борьбы с пандемией в России?
Дмитрий Иванов: Позволю себе немного ироничную концептуализацию. Мне кажется, что сейчас мы находимся в стадии, которую в популярной психологии принято называть стадией торга. Россия прошла стадию отрицания, когда весной 2020 года казалось, что нас пандемия не коснется. Тогда мы отправляли мобильные госпитали в Западную Европу, предлагали наши аппараты ИВЛ США. Потом наступила стадия гнева: начали обвинять и штрафовать антимасочников и запирать граждан в домах. А сейчас – стадия торга: посулами выигрыша в лотерею и обещаниями не отстранять, не выгонять с работы подталкивают людей вакцинироваться.
А дальше должны прийти стадия апатии, то есть усталости, равнодушия и саботажа со стороны и контролируемых, и контролеров, и стадия принятия. Придется признать элементарные факторы. Во-первых, что пандемия – это проявление естественного отбора в нашем биологическом виде, а во-вторых, что статистическая вероятность погибнуть из-за вируса крайне мала: в России этот показатель – всего два промилле, то есть два случая на тысячу жителей.
При такой вероятности неудивительно, почему так трудно убедить людей в необходимости вакцинироваться, носить маску и т. д. Есть те, кто по тем или иным причинам рискует больше, чем остальные, но большинство из них осознает это и готово привиться или уже привилось без всякого принуждения.
Почти за два года в России было зарегистрировано около девяти миллионов случаев инфицирования. И из них не все – с выраженными симптомами. Многие люди так и не обнаружили у себя никаких тяжелых симптомов. Девять миллионов – это меньше 10% населения страны, и это за два года.
Понятно, что при таком статистическом соотношении тотальные нормы и меры не могут работать. В такой ситуации нужны какие-то избирательные, точечные технологии, а их пока никто не предложил.
Вы действительно считаете, что все люди просчитывают вероятность, принимая решение, как вести себя в период пандемии?
Дмитрий Иванов: Все люди в этом смысле одинаковы. Мы руководствуемся ограниченной рациональностью, принимаем решения на основе оценки вероятности, даже не зная этих слов. Бытовой анализ вероятности работает примерно так: мой сосед заболел, знакомая попала в больницу, а приятель отделался временной потерей обоняния – это выборка. Она смещенная, конечно, но и ее достаточно для оценки вероятности риска и принятия решения. Другие смотрят телевизор или ищут информацию в интернете. Решения могут быть самые разные, но подход у всех один – рациональный, пусть и ограниченный кругозором и аналитическими навыками.
Что-то принципиально новое возникло в социальной жизни с начала пандемии?
Дмитрий Иванов: Ничего принципиально нового мы не видим, скорее сталкиваемся с эффектом новизны. Например, раньше интернет мог использоваться для ухода в виртуальное пространство свободы – для ухода из-под социального контроля, из-под институционального пресса. Теперь интернет из сферы виртуального эскапизма все более превращается в сферу принудительной социализации. А с появлением дополнительных цифровых сервисов, включая QR-коды, это уже не просто социализация, а регуляция. Поэтому здесь правильнее говорить не о новой реальности, а о новых ракурсах, с которых мы видим реальность. Реальность эта не новая, но раньше она касалась меньшего числа людей, чем сейчас.
Окажется ли введение QR-кодов поворотным моментом в борьбе с пандемией?
Дмитрий Иванов: Не берусь судить. Не знаю, к чему это приведет, но возникает интересная тема соотношения большинства и меньшинства населения. Мы сейчас живем в обществе меньшинств во всех смыслах этого слова. Меньшинства задают социально-политическую повестку, и в период пандемии тоже. Люди, которые руководствуются страхами, на мой взгляд, составляют меньшинство, но именно они задают тон в борьбе с пандемией. Они апеллируют к коллективному иммунитету, который должен быть достигнут, но используют это понятие совершенно некорректно. Дело в том, что коллективный иммунитет был с самого начала. Если за два года выявленных случаев в стране меньше 10%, а смертей от коронавируса на 140 миллионов – 250 тысяч, это означает только одно: коллективный иммунитет в популяции есть.
Как сохранить позитив в пандемической реальности?
Дмитрий Иванов: Позволить себе переживать как событие и роскошь обыденные вещи, простые радости – выезд на шашлыки, пикник в парке, купание в озере, лежание в гамаке, просто свежий воздух. Я стал гораздо больше ценить возможность гулять в парке. Раньше это была фоновая практика, а весной 2020 года она стала ярким событием, в чем-то даже формой социального протеста.