Александр Панин: «Картографирование острых социальных проблем требует осторожности»

Александр Николаевич, о вирусе, о тенденциях его распространения мы слышим в основном от вирусологов и эпидемиологов. А что географы могут сказать относительно развития ситуации? Какие закономерности вы выделяете?  

Коронавирус очень неоднозначно и неравномерно географически поделил мир. Уже видно, что наибольшее число заражений приходится на главную урбанистическую полосу – между 32 и 52 градусами северной широты, где расположены крупнейшие агломерации. Кстати, на этот факт обратил внимание Майкл Чембалест – глава подразделения JP Morgan Asset and Wealth Management. И это же очень хорошо видно на наших картах.  

Коронавирус – это, конечно, болезнь городов. Практически везде, где мы ведем мониторинг пандемии, есть закономерность – очаг заболевания формируется в крупнейших городах, а затем распространяется на периферийные территории или соседние страны с более низким уровнем развития.   

Нельзя сказать, что это большая новость. Например, караваны, доходившие в Средние века по Великому шелковому пути до процветающих городов Средиземноморья, несли не только роскошные товары, но и опасные болезни, включая чуму. Затем из главных торговых центров инфекция разносилась по внутренним территориям стран.   

И все-таки то, что мы наблюдаем сегодня, – это не продолжение известного тренда, а новый феномен, который можно определить как структурное расширение очагов возникновения эпидемий с постепенным оттеснением природных факторов на второй план.  

Очевидно, что в России основной очаг пандемии – это Московский регион. Как и другие глобальные города мира, Москва пострадала в первую очередь. Интересно, что второй по значимости и численности населения город страны – Санкт-Петербург – существенно отстает от Москвы по удельному числу инфицированных, пропуская вперед еще и Московскую и Калужскую области. Возможно, это дефекты учета заболеваемости, но очень вероятно, что связь между числом жителей города и числом заболевших не прямая, не линейная, а определяется теснотой, интенсивностью и эффективностью непосредственных связей людей, осуществляемых в буквальном смысле лицом к лицу.   

Пространственное поведение COVID-19 четко соответствует географическому паттерну центр-периферийных отношений. Это позволяет рассматривать особенности распространения вируса через призму теории пространственной диффузии инноваций шведского географа Торстена Хагерстранда. Не углубляясь, можно сказать, что интенсивность диффузии зависит не столько от расстояний, разделяющих города и регионы, сколько от их способности ретранслировать инновации и от эффективности происходящих между ними коммуникаций.  

На наших картах хорошо видно, что, например, Республика Коми, Ненецкий, Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа получили взрыв заболеваемости не из-за поездок местного населения на горнолыжные курорты Европы, а из-за сменяющихся вахт нефтяников и газовиков. Эти потоки проходят, как правило, через аэропорты Москвы, а «эффективность» коммуникаций в небольших вахтовых поселках обеспечивает быструю ретрансляцию «коронавирусных инноваций».  

Но не все же можно объяснить только вахтой. Например, как объяснить ситуацию в Дагестане в частности и на Северном Кавказе в целом? 

Все-таки Минеральные Воды и Махачкала – это крупные аэропорты. И те очаги, которые, например, появились в Дагестане, получились в результате возвращения людей, в том числе из Москвы, при этом они были усилены местными культурными традициями. К слову, некоторые эксперты в этом случае проводят параллели с Италией: Дагестан – это наш Бергамо. Я бы не списывал все на контактность, на поцелуи, на большие свадьбы и прочее, хотя это есть. Но есть еще и низкий уровень социально-экономического развития, высокий процент занятых в теневом секторе экономики, преимущественно в малом бизнесе. Об этом почему-то забывают.   

Вы делаете акцент на то, что вирус стал распространяться по глобальным городам. Можно ли назвать нынешнюю пандемию эпидемией богатых?   

Считаю, что да. Обычно эпидемия чаще ассоциируется с третьим миром, со странами с плохой гигиеной, низким уровнем жизни, неразвитой инфраструктурой. Очаг нынешней эпидемии был сконцентрирован не в самой развитой провинции Китая, но уже оттуда вирус распространился через крупные города и мобильных людей.  

Это хорошо видно по Москве. На ранней стадии эпидемии главными распространителями стали креативный класс и творческая интеллигенция, свободно перемещающиеся по миру.   

Эти люди, как правило, живут в районах с высоким репутационным статусом, например в историческом центре и кварталах, тяготеющих к осевым магистралям юго-западного, западного и северо-западного секторов Москвы. Здесь высокая концентрация столичных функций, дорогой недвижимости, а значит, более образованного и обеспеченного населения. Именно в этих районах были зафиксированы первые случаи заражения.   

Изменил картину режим самоизоляции. Теперь в зоне риска оказались те, кто не смог перейти на удаленную работу или уехать из Москвы. Эти люди обеспечивали работу функциональной и социальной инфраструктур города. Они продолжали ежедневно пользоваться общественным транспортом и контактировать с большим числом людей. Наиболее уязвимыми стали трудовые мигранты, снабжавшие всем необходимым самоизолировавшихся.   

В результате новые случаи заболевания стали чаще фиксироваться в спальных районах Москвы и пригородах. К маю месяцу окраины столицы, особенно восточные, юго-восточные и северные, намного опередили центр и по частоте, и по плотности случаев заражения. Распространение коронавируса стало соответствовать распределению плотности населения Москвы, которая постепенно нарастает от центра к периферии. И это хорошо видно на картах.  

Вы прислали нам карту, где отмечен центр пандемии, исходя из числа зараженных в разных субъектах в разные даты. Она называется «Хореография пандемии». Почему такое название?   

Эта карта построена центрографическим методом, его придумал еще Дмитрий Менделеев. Он вырезал из картона или из дерева континенты, взвешивал и находил условный центр, а не физический, исходя из заданных параметров. Этот метод помогает выявить и оценить закономерности распределения практически любых социальных процессов в пространстве, интенсивность и скорость их развития.  

В этой логике мы посчитали центр тяжести коронавируса. Сначала проанализировали число заразившихся в привязке к населенным пунктам, затем по алгоритму нашли центр общероссийского распределения COVID-19. В первые недели было четко видно, что центр – это Москва или территории рядом с Москвой, потом он «пополз» на юг. То есть, условно говоря, он не двигался в сторону Санкт-Петербурга или на север – он смещался на юг – в сторону Рязани, Тулы и далее. И сейчас располагается в 60 километрах к югу от Москвы. Каждый «вспыхнувший» коронавирусом город смещает центр: «загорелась» Тула, потом – Рязань, затем – Воронеж, и центр начал своеобразный танец. А танец – это и есть хореография.

Вы много работаете на Северном Кавказе. У вас получилось съездить туда в период пандемии? Расскажите, как меняется восприятие опасности вируса по мере удаления от Москвы?  

Да, были две поездки – в апреле и мае. Исследовать географию распространения COVID-19 только по статистике трудно. Конечно, старался соблюдать предписанные правила и рекомендации при перемещениях. В целом оказалось интересно. По моим ощущениям, коронавирус, если ехать на юг от Москвы, «заканчивался» на границе Воронежской и Ростовской областей. Реже проверяли пропуска, было меньше людей в масках и т. д. Это, к слову, отлично показывает индекс самоизоляции. В этом плане «Яндекс» верно отражал ситуацию.   

При этом было шоком увидеть блокпосты на границах многих субъектов. Вспомнились символы 1990-х, антитеррористической борьбы, вызывавшие напряжение и дискомфорт. Неприятно было почувствовать это снова.   

Поведенческие паттерны жителей столицы действительно отличаются от региональных. Это показывают и данные опросов ФОМ. Старшее поколение более ответственно и серьезно относится к мерам, молодежь – менее серьезно.   

«Ковид-диссидентство» на пустом месте не возникает. И в этом особая роль так называемого провинциального профессионализма. Многие жители, особенно в небольшом городе, – почти все демографы: например, они знают, что в год у них умирают до 150 человек. Если разделить эту цифру на 365 дней, то возникает закономерный вопрос: если все так страшно, где же выросшая смертность? Где доказательства?   

Особенно интересно было наблюдать, как происходила ломка региональных властей. На протяжении 20 лет иерархия политических институтов не предполагала должной самостоятельности на местах. А тут пришлось самим балансировать между федеральной властью и населением. И, конечно, власти боялись ошибиться. Например, отправить не те цифры, принять не те решения. Поэтому мы увидели довольно много разных перегибов.   

Не всегда оправданно, часто необоснованно копировался опыт Москвы. Многие регионы, не имея собственной системы информационного мониторинга, брали наиболее (как им казалось) удачно составленные нормативно-правовые акты и слепо следовали им. Например, закрывали для въезда города. Нельзя было попасть в город, даже если у вас там есть жилье, но нет паспорта. Многие регионы ввели пропускную систему. Но что такое пропуск, скажем, в Ростовской области или Ставропольском крае? Это немного странная бумага, полученная в МФЦ или от работодателя. И при этом людей за ее отсутствие довольно часто пытались штрафовать. 

А возвратную миграцию вы наблюдали? Миграционный маятник качнулся в сторону регионов?  

По данным сотовых операторов, только из Москвы уехали от 1,5 до 2,5 миллиона человек, а может быть, и больше. Другие крупные города – не исключение и тоже потеряли население. Я считаю, что именно сейчас можно верить численности населения муниципалитетов, заявленной Росстатом.   

Понимаете, мы, кроме официальной статистики, используем в работе первичные данные. Например, анализируем похозяйственные книги, ведомственную статистику, большие данные и многое другое. Конечно, они не отражают никакого «ковида», но позволяют понять разницу между де-факто проживающим и де-юре прописанным населением. Расхождение обычно составляет от 10 до 30%. Официальная статистика этого не учитывает.  

И вдруг «мертвые души» вернулись из-за коронавируса – с детьми, с женами, кто-то – с удаленной работой, а кто-то – без. И оказалось, что это вызов для муниципальных властей. Возвращаются активные люди, они хотят что-то делать, работать. У них есть дом (жилье), за который не нужно платить аренду, сеть родственников и знакомых, благоприятная экологическая ситуация, простая и менее напряженная (интенсивная) жизнь, у многих накопилась усталость от Москвы. Оказалось, что дом, даже если он всего в 500 километрах от Москвы, – это спасение, способ переждать, пережить. Это время могло бы стать рассветом для местных инициатив.   

Что бы вы посоветовали главам муниципалитетов, как они должны использовать неожиданно открывшиеся возможности?  

Во-первых, надо перестать бояться своих же людей и порадоваться, что они вернулись. Для территорий (в первую очередь глубоко периферийных) это шанс быстро и позитивно изменить демографические тенденции.   

Во-вторых, нужно понять запрос людей. Да, с работой на местах плохо, мгновенно трудоустроить вернувшееся население не получится, но предложить основу (правовую, финансовую) для реализации инициатив, прежде всего предпринимательских, вполне можно. Нужно понять, что эти люди не изгои, они нужны экономике своих территорий. Самое время подумать о появлении новых услуг, о небольших бизнесах, особенно в сельском хозяйстве. Например, о производстве козьего сыра или вина, других «эндемичных» продуктов. Здесь есть большие возможности.  

В-третьих, следует продолжать формировать комфортную городскую и сельскую среду. Мы почему-то привыкли говорить исключительно о городах и забываем, что в сельской местности у нас живет более 25% населения страны. Люди, которые жили и работали в Москве, Санкт-Петербурге и т. д., имеют другой запрос к общественным пространствам, у них есть сложившийся набор урбанистических практик. Например, они привыкли к кофе на улице, к электрическим самокатам (которые, кстати, привезли с собой), к ритмичной и достаточно комфортной работе общественного транспорта. Эти люди могут выступить заказчиками среды. Но в то же время ясно, что среда не настроена, маленький городок не способен предоставить в полной мере те услуги, к которым они привыкли в мегаполисах. Самое важное здесь – это как раз новый запрос, который может стать своего рода планкой для роста качества жизни в регионах и муниципалитетах. Необходимо, чтобы местные предприниматели реагировали на этот запрос, поскольку и для них это возможность развития.   

Последний вопрос про карты. Географ-урбанист Алексей Новиков, видя, что любая публикация о коронавирусе сопровождается картой, написал: «С бульварной картографией, как и с просторечием, вполне можно сосуществовать. Кто знает, какой замечательный рэп или джаз вырастет из всего этого. Картографический поп, да и черт бы с ним, но только тогда, когда каноны высокого картографического мастерства где-то рядом». Вы согласны с ним?   

Да, классика должна сохранять свой статус-кво, свою автономию. Карта – это выразительный визуальный образ, политизация которого превращает его в пропагандистский плакат. Как говорит мой друг, известный французский картограф Филипп Рекацевич, профессор из Сорбонны, автор знаменитого атласа Le Monde Diplomatique: «Карта – это почти всегда политический акт». Согласен с ним! Даже самая простая тематическая карта, подготовленная на основе открытой статистики о COVID-19, приобретает социальный резонанс и влияет на поведение людей.   

Безусловно, когда газеты делают карты как инфографику, я считаю, это неверно и опасно. У человека формируется ложное ощущение безопасности или, наоборот, повышенной опасности. Вот, к примеру, публикуют карту, где можно включить зум и посмотреть, есть ли в твоем доме заразившиеся. Но для чего это? Чтобы можно было спокойно гулять или чтобы испугаться и меньше доверять соседям? В этом смысле картографирование острых социальных проблем требует деликатности, научной осторожности и точности. Иначе карта становится средством спекуляций и манипуляций общественным мнением. Таких примеров, к сожалению, в СМИ сейчас немало.