Анна Рочева: «Благодаря пандемии люди осознали общую уязвимость, которая не зависит от этнической или социальной принадлежности»

Привнесла ли пандемия изменения в организацию вашего исследовательского процесса?

Анна Рочева: Наша группа состоит всего из трех человек. И до пандемии мы каждый день работали в офисе, кроме, конечно, полевых дней. А вот с середины марта, когда мы решили «сгладить кривую» еще до введения карантина, до начала июля личных встреч у нас не было, все вопросы решались онлайн. И к этому было непросто привыкнуть. Если раньше мы, находясь в общем пространстве, могли перекинуться парой слов, посмеяться, обсудить пришедшую в голову идею исследования, то с переходом на онлайн все это прекратилось. Мы созванивались и списывались, но разговоры концентрировались на рабочих моментах, мелочи часто оставались за бортом. Другое важное изменение было связано с организацией полевых поездок и экспедиций: на какое-то время все подвисло, а без поля жить довольно грустно. Наконец, часть конференций отменилась, часть – перенеслась в онлайн. Например, большая ежегодная конференция мигрантоведов европейской сети IMISCOE прошла в режиме онлайн. Но, несмотря на все старания организаторов, воспроизвести атмосферу офлайн-конференции не удалось. Весенняя волна коронавируса внесла и иные коррективы в нашу работу: мои коллеги Евгений Варшавер и Наталия Иванова в апреле – мае провели опрос мигрантов, в который были включены и вопросы про коронавирус. Нас интересовала общая ситуация, то, как мигранты переживали локдаун, как изменилась их позиция на рынке труда, практики обращения к врачам, их ориентированность на помощь друг другу и соблюдение правил и запретов*.

Из каких источников мигранты чаще узнают актуальную информацию, в частности о коронавирусе?  

Анна Рочева: На основании опроса на этот вопрос я ответить не смогу, но опыт предыдущих исследований показывает, что у большинства мигрантов есть смартфоны и доступ в интернет. Они активно пользуются социальными сетями и мессенджерами для поиска работы, жилья, знакомств, покупки и продажи вещей, для общения с друзьями и родственниками. Сложно представить, чтобы там не циркулировала информация о коронавирусе. Но важный вопрос: какая именно информация там распространялась? В апреле мы запустили кампанию для информирования мигрантов о коронавирусе. Составили обращающие на себя внимание объявления с инфографикой по поводу того, как нужно себя вести, чтобы не заразиться, и что делать, если уже заразился, на разных языках. Распространяли эти объявления тем же методом, которым рекрутируем респондентов для опросов: с помощью таргетирования пользователей социальных сетей с определенными характеристиками. Одновременно знакомые мигранты пересылали мне сообщения с псевдоновостями о коронавирусе. Так что, думаю, эта кампания принесла свои плоды. Отдельно отмечу, что несколько позднее я беседовала с журналисткой Екатериной Иващенко, которая специализируется на миграционной тематике, и она высказала предположение, что мигранты из Средней Азии осознали риски коронавируса тогда, когда в их родных странах он стал широко распространяться, заражаться стали их пожилые родственники, а система здравоохранения перестала справляться с нагрузкой.

Почему мигранты были ориентированы на соблюдение ограничений?

Анна Рочева: Судя по данным исследования о миграционном законодательстве, которое мы проводили несколько лет назад, для многих мигрантов из Средней Азии важно, чтобы все документы были в порядке, чтобы все было по закону, а это зачастую достаточно сложно. Трудно сказать, что здесь первоочередное – установка на законопослушность и конформизм или риски, связанные с несоблюдением этих правил. Мигранты из Средней Азии обычно привлекают к себе повышенное внимание со стороны правоохранительных органов. И если у мигранта нет российского гражданства, два административных правонарушения за год грозят тем, что въезд в Россию для него будет закрыт. Кстати, отсутствие маски и перчаток как раз квалифицируется как административное правонарушение.

Как вам кажется, наблюдается ли предвзятость со стороны правоохранительных органов в отношении мигрантов в период пандемии?  

Анна Рочева: В Сети были видео, как на входе в метро задерживают людей, у которых нет масок. И почему-то так получалось, что среди них было много мигрантов. Вопреки мнению о том, что полицейские – это опытные физиогномисты, которые могут по чертам лица определить национальность, часто выбор человека связан с его габитусом. Информантка из Кыргызстана как-то мне рассказала о связи между поведением человека и вниманием к нему со стороны полиции: «Если ты идешь, оглядываешься по сторонам, сумку держишь на расстоянии от себя и не очень за ней следишь, читаешь указатели, то наверняка остановят. А если идешь собранная, с уверенным видом, сумка – под мышкой, то все будет в порядке».

Увеличилась ли во время пандемии внутренняя миграция мигрантов? Начали ли они уезжать из Москвы? 

Анна Рочева: В массовом порядке, думаю, нет. В марте – апреле было непонятно, как долго все продлится. Как правило, мигранты, если и уезжают, то туда, где у них есть связи, знакомые. Для мигрантов из Кыргызстана, которые сосредоточены в Москве, этот вариант не подходит. Мигрантам из Таджикистана, например, было бы проще это сделать. Но любой переезд, даже небольшой, требует дополнительных финансовых ресурсов. Нужны деньги на билет, на оформление новых документов. Если ты переезжаешь в другой регион, тебе нужно заново оформлять патент на работу, а это дорого, ты теряешь время. Кроме того, нужно быть уверенным в том, что на новом месте ты найдешь работу, а рынок труда Москвы по своей емкости превосходит рынки многих других регионов. Однако есть случаи, когда, пожив в Москве, мигрант переезжал в другой город с более низкой стоимостью аренды жилья, туда, где есть возможность снять жилье для всей своей семьи.

Как сейчас выглядит карта расселения мигрантов в Москве? Можно ли говорить о том, что они тяготеют к тем или иным районам?

Анна Рочева: Есть мнение, что типовая массовая застройка советского времени легла в основу равномерного расселения мигрантов. Но все же существуют места, где мигрантов больше, чем в среднем по городу. Эти места связаны с большими рынками и овощебазами. Однако нельзя сказать, что вокруг каждого большого рынка складываются такие пространства: должно сойтись сразу несколько факторов. И нужно понимать, что такие пространства в российских городах не похожи на мигрантские районы Стокгольма или Парижа, где доля мигрантов на порядки выше. Но для глаза российского обывателя и эта доля кажется подчас очень высокой.

Особенно большую тревогу наличие мигрантов среди соседей вызывает, пожалуй, у родителей с детьми дошкольного и школьного возраста. Их беспокоит, как правило, уровень образования в районных школах, поскольку высокая доля детей мигрантов рассматривается как признак плохой школы. Иногда это всего лишь стереотип, иногда он имеет под собой серьезные основания. Ведь если ребенок из другой страны приезжает в Россию в младшем школьном возрасте, то у него могут возникнуть трудности с русским языком. Никаких государственных программ по обучению таких ребят языку сейчас нет. Они идут в обычные классы, и учителя должны с этой проблемой как-то справляться самостоятельно. Это может затормозить общий процесс обучения. В итоге боязнь «плохой» школы становится тем фактором, из-за которого местные решают переехать или оформляют регистрацию в другом районе, поближе к «хорошей» школе. Впрочем, имеющиеся у нас данные не позволяют сказать, что многие действительно покидают район из-за соседей-мигрантов. Все-таки частые переезды у россиян не сильно распространены. И «мигрантскую» школу встретить в России проще, чем мигрантский район. Например, в одном заводском районе может быть три школы. Одна из них находится в самой старой части района, где когда-то были рабочие бараки, а сейчас – типовая застройка хрущевками. Две другие появились, когда достраивались новые кварталы, в которые заселяли разных людей: и рабочих завода, и тех, кто раньше жил в коммуналках в центре города. Две новые школы в 1990-е быстро сориентировались. Одна стала гимназией, вторая получила статус школы при ЮНЕСКО, а старая школа как была обычной, так ей и осталась. В какой-то момент финансирование школ стало подушевым, и старая школа была заинтересована в том, чтобы в ней хоть какие-то дети учились. Поскольку она проигрывала по привлекательности двум другим школам, то она и стала школой для детей мигрантов, а также тех, чьи родители по какой-то причине не захотели пробиваться в другие, более престижные, школы района.

Почему не происходят интеграция мигрантов в общество, их ассимиляция?  

Анна Рочева: Насильно своим не будешь, вот в чем проблема. Обычно говорят, что миграция – это двусторонний процесс. То, что я наблюдаю в России, особенно в Москве, показывает, что сами мигранты довольно открыты. Они приехали не из Конго, а из бывших советских республик. Как бы то ни было, местные жители не готовы признавать мигрантов своими. Всегда кто-то остается чужим. В 90-е годы косо смотрели на армян, азербайджанцев, на «соотечественников», которые «вернулись домой» из бывших советских республик. Сейчас смотрят косо на людей из Средней Азии. Наверное, должно еще пройти какое-то время. В то же время, если ориентироваться на «объективные показатели», то мигрантам в России повезло: нет проблемы с трудоустройством, дети ходят в школу и ориентированы на получение образования, контршкольной культуры не складывается.

Меняется ли отношение к мигрантам в обществе?

Анна Рочева: Динамика ответов в опросах общественного мнения позволяет говорить, что с 2014 года отношение к мигрантам стало спокойнее. Обычно это связывают с тем, что СМИ перестали обращать внимание на отрицательные моменты, связанные с мигрантами, и подогревать негативные настроения. Выросла доля респондентов, которые говорят: «Не знаю, как отношусь к мигрантам, никак», и уменьшилась доля тех, кто относится к ним отрицательно.  

Могла ли ситуация с коронавирусом послужить триггером для изменения общественного мнения в ту или иную сторону?  

Анна Рочева: Если думать о том, как человек воспринимает угрозу, то, конечно, есть эпидемиологическая угроза, а есть угроза «чужого». И, наверное, в ситуации с мигрантами эти угрозы в сознании объединились. Россия в этом плане не исключение, мигрантов и в других странах, как правило, считают переносчиками разных заболеваний, хотя часто это далеко от правды. Хочется, однако, надеяться, что благодаря пандемии люди осознали общую уязвимость, которая не зависит от этнической и социальной принадлежности.

Возможно, ситуация с самоизоляций как раз и сформирует основу для сближения людей, для переосмысления своего отношения к мигрантам...

Анна Рочева: С одной стороны, в социальной психологии есть теория контакта, в соответствии с которой предрассудки ослабевают после взаимодействия, которое носило положительный характер. Так, позитивный опыт общения с дисциплинированными курьерами мог бы улучшить отношение к мигрантам. С другой стороны, взаимодействие курьера и покупателя не удовлетворяет другому важному условию теории контакта: отношения должны быть не иерархическими, а горизонтальными. И я думаю, что во многом отношения остались обезличенными и неотрефлексированными.