Анна Сонькина-Дорман: «После коронавируса добавится ощущение хрупкости жизни»

Миссия нашей школы – повысить компетентность медицинских работников и улучшить качество российского здравоохранения. Ни в институте, ни в ординатуре медиков не учат общаться с пациентами, а мы в школе помогаем врачам развивать коммуникативные и педагогические навыки. 

Из-за пандемии мы не смогли проводить наши курсы. Пришлось освоить новый образовательный формат и записать онлайн-курс, хотя интернет-образование не заменяет полностью очное. Оказалось, на онлайн есть большой спрос, так что, скорее всего, даже оставим этот формат и после коронавируса.

Мы не стали делать специализированные курсы про общение врачей и пациентов во время пандемии. У меня не было уверенности, что медики, которые работают с ковидом, смогут найти свободное время чему-либо учиться. К тому же за последние месяцы мне не поступило ни одного звонка от руководителей клиник или больниц – никто не рассказывал, что врачи мучаются из-за дополнительных сложностей и им нужна помощь. Думаю, сейчас у медиков есть большое количество других проблем, помимо коммуникаций. 

Кроме того, во время пандемии действуют те же принципы и правила коммуникации, которые были во всех сферах медицины и до коронавируса. Если посмотреть на рекомендации, которые сейчас выпускают институты, там нет ничего нового.

Исследования, посвященные коммуникации, показывают, что наилучшие результаты достигаются, когда медик играет роль партнера. Партнер – это врач, который помогает пациентам сориентироваться в медицинской информации, он готов слушать больных и уважать чужое мнение. Такая роль принципиально отличается от той, к которой привыкли медики во все мире, – обычно они принимают все решения и несут ответственность за больных. Но пациенты лучше исполняют рекомендации, если сами влияют на лечение.

Партнерство успешно работает и во время профилактических приемов, и при лечении заболеваний средней тяжести – в таких ситуациях люди больше склонны принимать решения вместе с медиками. Врач с пациентом может обсуждать и вакцинирование, и лечение диабета, и отказ от курения, а потом договариваться о терапии, которая соотносится с ценностями, ресурсами и возможностями больного. Например, человеку с сердечно-сосудистыми проблемами хорошо бы отказаться от сигарет. Но пациент, скорее всего, не будет слепо слушать врача и сразу же бросать курить, ему надо взвесить за и против и найти мотивацию для отказа.

Больные, находящиеся в тяжелом состоянии, тоже должны участвовать в принятии решений. Конечно, когда человек попадает в стационар, особенно в российский, то обычно от него ничего не зависит: ему назначают капельницу, и у него нет возможности отказаться от процедуры. А если он еще и плохо себя чувствует, то никто не будет искать время и предпринимать усилия, чтобы с ним пообщаться. Пациент в больнице теряется как личность и оказывается в плену у системы. Но, мне кажется, мнение человека все равно надо учитывать, даже если он смертельно болен. 

Представьте, у пациента рак, он прошел много курсов специализированного лечения, а у него случился рецидив, болезнь распространилась дальше. У человека есть два шанса из десяти, что терапия в больнице даст еще несколько месяцев, но он их все равно проведет в стационаре. А если пациент не хочет жить ценой еще больших страданий, и вместо этого готов пойти домой? Человек имеет право знать варианты, обсуждать свою позицию с врачом и принимать решение. И лечащий врач должен быть не просто спасителем, а партнером, который будет уважать мнение больного.

Конечно, на практике медики не всегда могут быть партнерами. Предположим, один пациент лежит в сознании, дееспособен и готов вместе с врачом обсуждать лечение. А другой – без сознания, родственников нет, и медик не может считаться с мнением больного, поэтому начинает действовать патерналистски. Но если врач настроен на партнерство, то он стремится принимать решения не единолично и собирает большую группу коллег, которая определяет судьбу другого человека. 

Еще роль врача становится патерналистской, когда наступает экстренная ситуация. У медиков нет времени на разговоры с пациентом – если сразу не начать сердечно-легочную реанимацию, то человек умрет. К тому же исследования показывают, что сами пациенты и их родственники склонны в таких состояниях делегировать и доверять принятие решений медикам. 

По всему городу развешаны билборды с портретами медиков, которые сражаются с ковидом. Судя по этим плакатам, кажется, что у врачей был выбор: работать во время пандемии или отказаться. Будто они американцы в начале Первой мировой войны, которые говорят с постеров: «Мы пойдем добровольцами!» Но на самом деле у большинства медиков в России не было выбора, поэтому они остались трудиться в таких условиях. Какая частная клиника сейчас будет нанимать новых сотрудников, если выручка за время карантина упала на порядок? Медики боятся потерять заработок, волнуются за свою судьбу и семью. Еще многие любят свою профессию, кто-то, может быть, и устроился бы в фармкомпанию, но все же хотят быть врачами.

У некоторых медиков получилось отказаться от работы во время ковида – уйти в отпуск или уволиться. И я думаю, медицинское сообщество относится к таким поступкам нормально. Кто-то смог позволить себе откосить и вырваться, им повезло, но большинство остались работать, потому что боялись.

Во время пандемии часть врачей ощутили народную любовь и признание – их портреты до сих пор висят на улицах, а некоторых даже приглашали на телепередачи. Но одновременно большой пласт медиков не попал в лучи прожектора, это не борцы с коронавирусом в больницах, а терапевты в поликлиниках. У них адская работа, на их плечи свалилось огромное количество тревожных людей: «Ой, я чуть-чуть закашлялся, сделайте мне КТ» или «Был в контакте, срочно выпишите вне плаквенил (противомалярийный препарат. – Прим. ред.)». К тому же никто не интересуется работой терапевтов, их не считают героями или какими-то спасителями. Думаю, многие ощутили, что система здравоохранения не заботится о врачах и о качестве работы. А терапевтов в стране гораздо больше, чем реаниматологов, так что, скорее всего, после пандемии медики будут чувствовать себя еще более угнетенными, чем раньше.

Я думаю, после коронавируса добавится ощущение хрупкости жизни. Люди привыкли и перестали бояться болезней, а сейчас появилась новая угроза, и все начали волноваться за свое здоровье.

В будущем усилится роль телемедицины. Все были осторожно настроены к этому явлению, а с пандемией медицинская помощь онлайн распространилась гораздо шире.

Еще хочется верить, что люди, наконец-то, поймут, как устроена современная медицина. Многие пациенты раньше думали, что существует определенное количество болезней и все знают, как их лечить. И зачем врачу учиться шесть лет – непонятно. Но за последние несколько месяцев весь мир узнал, каким образом медики определяют, работает лекарство или нет. Оказалось, медицина опирается не на теоретические формулы и реакции лекарств в пробирках, а использует только те препараты, которые доказанно работают на людях. Попробовали плаквенил – не работает, антибиотик тоже не помогает, значит, надо тестировать новые лекарства.

Есть еще одно изменение, на которое хочется рассчитывать, но нет уверенности, что это произойдет. Научные журналы за последнее время сильно снизили требования к методологическому качеству клинических исследований. Появились работы, которые только запутывали читателей, и результатами таких исследований нельзя было пользоваться. А врачи часто не вчитываются в статьи и смотрят только заявленные авторами выводы. Например, там пишут, что препарат помогает, и только через несколько месяцев кто-то заглядывает в исследование, а оказывается, там такая методология, что верить этим выводам нельзя. Хочется, чтобы медицинские журналы вернулись к высоким исследовательским стандартам и повысили требования к научным статьям в области медицины.