«Церковь в период пандемии показала потрясающую жизнеспособность без всяких циркуляров сверху»

Какой эффект произвела пандемия в церковном сообществе? Что вас удивило?

Николай Емельянов: Во-первых, удивительным стало отсутствие массового протеста в связи с ограничением посещения храмов по всей стране. Хотя период самоизоляции пришелся на Страстную неделю, Пасху и пасхальную неделю. При этом церковь добровольно на всех уровнях поддержала власть в организации карантина. Мне казалось, что какие-то отдельно взятые очаги протеста должны были бы стать более яркими и жесткими, особенно в монастырях. Ведь функция монастырей, если сильно упрощать, – это высказывать протест, быть на страже альтернативного массовому видения мира. 

Во-вторых, происходило мягкое корректирование официальной позиции на местах. В одних приходах организовывались коллективы волонтеров, которых можно было пускать в храм на богослужение, в других – храмы совсем закрывались, а в-третьих – и храмы были открыты, да еще и не все меры соблюдались. 

В-третьих, мнение относительно происходящего в церковном сообществе разделилось. Одни восприняли призыв Святейшего Патриарха соблюдать карантин как епитимью, как призыв Божий к смирению, принятию и к тому, чтобы обратить внимание на необходимость качественных духовных изменений в современной церковной жизни. Другие – как неизбежный и необходимый компромисс с властью. У каждой позиции были сторонники среди авторитетных духовников, в смысле нравственного и духовного авторитета в Церкви. 

Это три ключевых момента, они проявлялись острее в начале пандемии, но со временем дискуссия утихла и сформировался новый способ жизни приходов. 

Что это за новый способ жизни? В каких практиках он проявляется?

Николай Емельянов: Усилились тенденции, которые были заложены в церковной жизни до пандемии. Сильно увеличился объем дистанционного взаимодействия с прихожанами. Например, сбор пожертвований на храм. В период локдауна храмы, которые в основном живут на деньги прихожан, испытывали трудности с оплатой коммунальных услуг. Приходы обратились с просьбой о пожертвованиях через платежные системы. И это оказалось очень эффективным и продолжает существовать до сих пор. До пандемии такой формат воспринимался как крайне экзотический, потому что жертва на храм предполагает личное участие человека: прийти в храм, принести деньги, купить свечку. Другая тенденция – увеличение частоты дистанционной связи со священником. Конечно, любое таинство требует и личной связи, и физического соприкосновения. Христианство, по сути, очень вещественно, материально. Однако, если у прихожанина уже был контакт со священником, он может быть продолжен в рамках дистанционного общения. Вроде бы уже давно есть и телефоны, и чаты, и сайты, и Instagram. У кого-то из священников уже и TikTok даже есть. Духовенство в этом смысле крайне прогрессивно. Но именно в период жестких ограничений формат дистанционной связи стал самым необходимым. 

Эти инициативы шли снизу, от священников, приходов, или спускались сверху, от церковного руководства?

Николай Емельянов: Церковь в период пандемии показала потрясающую жизнеспособность без всяких циркуляров сверху. Все эти системы электронных платежей возникли стихийно, где это было возможно. У меня, к сожалению, нет достаточных данных, чтобы говорить обо всей Церкви, но, по моим ощущениям, ситуация быстрого реагирования, самостоятельного и активного принятия решений была практически повсеместной. 

Каждая епархия сама решала свои проблемы или могла рассчитывать на поддержку от других епархий?

Николай Емельянов: Мне кажется, что основная линия взаимодействия была внутриепархиальной. Многие епископы очень активно включились в поддержку храмов, которые оказались под ударом в тот момент. Был полностью прекращен сбор средств для содержания всех центральных церковных структур. Однако церковная жизнь так устроена, что она всегда осуществляется в первую очередь на приходском уровне, поэтому и можно говорить именно об этом уровне. 

Как реагировали на изменения в церковной жизни, на изменения ритуально-обрядовой стороны прихожане?

Николай Емельянов: В том, что касается церковного обряда, очень существенен вопрос преемственности традиций. Любое изменение традиций или возврат к практикам XVII или XIX века должны быть обоснованны. Если нет обоснования, то это игра в Церковь, а не Церковь.

Мнения разделились, и проблема на сегодняшний день остается нерешенной. Не все приходы, епархии на эту практику перешли. Для многих практика дезинфицирования лжицы была совершенно неприемлемой, и, конечно, деревянные лжицы, которые потом сжигаются, воспринимались лучше. Но Патриарх решил, что будет правильным выразить смирение. Это очень важное понятие и обоснование, которое было поддержано рядом духовников.

И все-таки сам ритуал остался неизменным. Везде, за редкими исключениями, совершалось богослужение, шли его трансляции. И эта форма стала широко распространенной. Раньше предполагалось, что если доступа в храм нет, то богослужения суточного круга, то есть все, кроме причастия, прихожанин совершает сам. И это нормативная практика для подобных ситуаций. Однако весной прошлого года это участие в церковной жизни осуществлялось дистанционно, и очень немногие совершали его сами. В основном – духовенство, отрезанное от возможности участия в приходской жизни по причине карантина.

Стали ли люди в результате пандемии чаще ходить в храмы, участвовать в религиозных практиках?  

Елена Пруцкова: Мы провели всероссийский опрос «Религия и Церковь» в рамках проекта «Социальная работа Русской православной церкви: факторы развития и проблема институционализации» в декабре 2020 года. Тогда уже появилась возможность посещать храмы, но еще оставались ограничения по числу людей, которые одновременно могут присутствовать на службе. Когда измеряют религиозность, выделяют несколько ключевых аспектов, и аспект религиозных практик – один из возможных. Еще один аспект – вера, которая не зависит от того, ходит человек в храм или нет. Другой аспект – размышляет человек на какие-то темы, связанные с религией, или нет, ощущает ли присутствие Божие в своей жизни и божественное вмешательство в свою жизнь или не ощущает. 

По данным нашего опроса, число людей, которые участвуют в религиозных практиках, связанных именно с посещением храма, не уменьшилось. Мы задавали несколько вопросов на этот счет, спрашивали, насколько часто человек ходит в храм, участвует в религиозных службах, причащается. И удивительным для нас стало то, что доля тех, кто причащается регулярно, значительно выросла.

Согласно социологическим исследованиям, существует разрыв между долей тех, кто себя идентифицирует с православием, и долей тех, кто регулярно участвует в таинствах. Если доля православных колеблется от 60 до 80%, то доля тех, кто причащается раз в месяц, составляла с начала 90-х годов не более 2%. В нашем исследовании в декабре мы зафиксировали 7% от населения, участвовавших в таинстве причастия ежемесячно. Можно придумать разные объяснения. Например, мог иметь место методический фактор: тема опроса была связана с религией и Церковью, поэтому респонденты, которым эта тема неблизка, могли чаще отказываться от участия в интервью. Мы обсудили этот вариант с вашими коллегами из ФОМа, и они решили провести методический эксперимент – поставить вопрос о причастии в другую анкету, не имеющую отношения к теме религии. ФОМ повторил этот вопрос в феврале 2021 года. И получились также достаточно высокие значения: 5% причащающихся раз в месяц, это не 7%, но и не 1–2%, как было продолжительное время. Поэтому нам кажется, что основное объяснение повышения доли регулярно причащающихся заключается в том, что люди столкнулись со множеством опасностей, неопределенностью, испытали стресс из-за пандемии. И в этой ситуации религиозные практики могли быть тем, что обеспечивало поддержку в трудной ситуации. 

Эти изменения произошли резко, в течение прошедшего года, или за какой-то более длительный период?  

Елена Пруцкова: К сожалению, вопрос о частоте причастия задают в социологических исследованиях крайне редко. Предыдущий опрос такого рода был в 2014 году, насколько я помню. Поэтому мы не можем с уверенностью сказать, когда именно произошли эти изменения.  

Это можно объяснить поколенческими сдвигами? Например, тем, что определенная доля молодежи прошла религиозную социализацию.

Иван Павлюткин: Да, можно. Если проанализировать данные из различных социологических источников (Европейское социальное исследование, Европейское исследование ценностей и др.), в которых задаются вопросы о религиозности, то мы увидим два важных тренда. Первый – доля молодежи, причисляющей себя к православию, постепенно снижается. Но этот признак связан с самоидентификацией и зависит от множества факторов, в том числе внешних, медийных. Второй – если анализировать религиозные практики, частоту посещения храма, то доля молодых людей, посещающих храмы, выросла почти в полтора раза по сравнению с 1990-ми годами. За счет чего происходит такой рост? За счет уменьшения числа тех, кто никогда в храме не был. То есть происходит дифференциация групп верующих. Если 20–25 лет назад была совсем небольшая доля воцерковленных и огромная доля православных, то сейчас наблюдается процесс самоидентификации не с точки зрения религии, а с точки зрения практик. Вероятно, происходит увеличение группы практикующих верующих, которые осознанно подходят к вопросам своей веры. Возможно, это приток молодых людей, прошедших религиозную социализацию. Но мы же понимаем, что волна тех, кто в 90-е обратился в лоно Церкви – это родители подростков. Мы видим тренд, но глубже, в причинах и самих практиках, никто не разбирался. Никто особенно не учитывает, например, фактор увеличения количества воскресных школ для детей при приходах. По разным оценкам, их сегодня порядка 6–6,5 тысячи. В крупных городах открылись православные школы полного цикла. То есть в ответ на спрос возникло религиозное предложение. 

У нас был опрос, который пришелся на неделю после Пасхи в 2020 году. Это был период самоизоляции. Были вопросы и про опасения заразиться, и про переживания и чувства, и про изменение семейных отношений.

Может быть, более высокая осведомленность о заболевании среди тех, кто посещал храмы, была связана с частотой заболевания батюшек? Эта информация была у всех на слуху?

Николай Емельянов: Возможно. В моем приходе все духовенство переболело. Поскольку духовенство – это, как правило, люди старших возрастов, они были подвержены повышенному риску. Некоторые священники отказались уходить на карантин, сказав, что они должны быть со своей паствой в кризисный период. Однако у меня есть интересное наблюдение. Основная исповедь происходит в субботу вечером. И все духовенство храма, где я служу (а в нашем храме 25 священников), заболевало ровно через три дня – в среду или в четверг. Поэтому можно предположить, что вряд ли отцы кого-то заражали, в противном случае график был бы не такой четкий, через три-четыре дня после контакта. 

Иван Павлюткин: Я склонен считать, что за практиками религиозности скрываются еще и сети солидарности людей. На приходском уровне те люди, которые просто приходили в храмы, но не знали друг друга, стали регулярно ходить на службы или причащаться, а также начали интересоваться тем, что происходит у других. Ведь в пандемию события были и трагичными, и радостными. И если бы прихода не существовало, этой активизации коллективной жизни не случилось бы. Другое соображение связано с отношениями в семье. Наш опрос показал, что среди практикующих верующих позитивные оценки семейных отношений несколько выше, чем у остальных. И, кроме того, они стали чаще задумываться о характере этих отношений, проявлять рефлексивность. Отчасти это связано с практикой регулярной исповеди, которая подразумевает иное отношение к ситуации. И можно предположить, что именно этой рефлексивностью отношений на изоляции и отличались люди религиозные от нерелигиозных.  

Елена Пруцкова: Мы еще задавали вопрос о том, к кому человек может обратиться в кризисной ситуации. И если сравнить ответы людей в 2011 году и 2020 году, то за этот период значительно уменьшилось число затруднившихся ответить. То есть если люди раньше не задумывались, сколько в их окружении людей, которых можно попросить о помощи, то пандемия, самоизоляция заставили их об этом задуматься. А если посмотреть сколько людей действительно оказывали помощь окружающим или даже просто проявляли участие, разговаривая с расстроенным, подавленным человеком, то окажется, что таких действительно больше среди людей религиозных. 

Не кажется ли вам, что в результате пандемии активизировалось ядро приходов, а потенциальные верующие могли остановиться на пороге храма из-за эпидемиологических рисков?

Елена Пруцкова: За последние 10 лет доля тех, кто никогда не посещал храм, снизилась, а доля тех, кто посещают регулярно, увеличилась. При этом меняются и причины посещения храма: респонденты все реже заявляют, что «так положено религиозному человеку», и все чаще называют конкретный ритуал – поставить свечку, написать записку и т. д. 

Николай Емельянов: Ситуация с теми, кто не идентифицирует себя с практикующими православными, как минимум нетривиальна. Как раз из этой части людей многие в храм первый раз пришли, по-видимому, именно во время пандемии, когда был ограничен доступ к богослужениям, ограничены исповедь, возможность принять участие в таинствах исповеди и причащения. Это, конечно, совершенно удивительный факт, который еще требует осмысления и трактовки.

Мы видим изменение в структуре причащающихся. Много лет доля людей, которые никогда не причащались, была очень стабильной, на уровне 60–65%, и тут она неожиданно и сильно сократилась до 45%. И, скорее всего, за счет тех, кто пришел на причастие впервые в жизни. Такого изменения не было с начала перестройки. 

Какие исследовательские вопросы ставит перед вами пандемия?

Елена Пруцкова: Вопросы о том, действительно ли рост религиозности людей – это ответ на пандемию, на ситуацию неопределенности, о том, как изменятся доли причащающихся и посещающих храм, когда пандемия завершится. 

Николай Емельянов: В связи с пандемией мы столкнулись с деформацией церковного обряда. Поэтому первый вопрос: какие долгосрочные последствия эта деформация будет иметь? Второй: что стоит за изменением структуры церковного сообщества и какие изменения еще произойдут в религиозной ситуации в стране в ближайшее время?

Иван Павлюткин: В ситуации пандемии и самоизоляции проявилось социальное измерение религии, мобилизация приходов и солидаризация прихожан. Приходы проявили себя в пандемию как среды интенсивной коллективной жизни. И в связи с этим интересно, как будет дальше развиваться ситуация.