Елена Белоусова: «Менталитет российского пациента не поменяется»

Мы старались максимально снизить контакты с пациентами и между пациентами. Для легких больных гастроэнтерологического профиля были организованы консультации онлайн или по телефону. Очно мы встречались только с самыми тяжелыми пациентами, у которых воспалительные заболевания кишечника. Они должны были регулярно получать терапию генно-инженерными биологическими препаратами в стационаре, прерывать это лечение было нельзя, поэтому таким больным мы не могли задерживать госпитализацию. Для них пришлось выделить отдельную палату, изолировать ее от других помещений и составить специальный график пребывания. 

Наши пациенты реагировали на пандемию по-разному: многие совсем не испугались, их даже сложно было убедить остаться дома и не приходить на консультации – они хотели лично посоветоваться с врачами и рукой показать в каком месте болит. А другие, наоборот, всячески избегали общения с докторами и настолько боялись инфицироваться, что совсем пропали с радаров, даже не звонили нам. Приходилось их разыскивать, спрашивать, как себя чувствуют и соблюдают ли рекомендации. 

Мы с коллегами часто проводили консультации удаленно – по телефону или по видеосвязи. С пациентами, которых мы знали уже не первый год, коммуницировать было легко, а с новыми больными возникали трудности. Не видя человека лично, практически невозможно оказать профессиональную помощь и поставить правильный диагноз. Можно только предположить, что это за болезнь, и посоветовать лечение, которое заведомо не нанесет вреда.

Когда пандемия только началась, все испугались. Мы не работали в «красной» зоне, но к нам тоже попадали инфицированные коронавирусом, с которыми приходилось контактировать.

У меня тогда сложилось впечатление, что пациенты боялись меньше, чем персонал отделения. В нашем центре был установлен жесткий график приезда больных на консультации, чтобы они не пересекались. И если одновременно приезжали два-три пациента, то мы специально следили, чтобы они не контактировали друг с другом. Но, несмотря это, больные все равно норовили общаться на близком расстоянии: как только ослабевал контроль, они сдвигали стулья и разговаривали.

Последнее время психологически стало спокойнее: мы уже не так боимся заболеть и заразить других. Наш центр снова принимает плановых пациентов, больных очень много, но мы продолжаем соблюдать правила изоляции: отделение зонировано, а врачи и медсестры обязательно работают в средствах индивидуальной защиты.

Я внимательно слежу за развитием пандемии, постоянно просматриваю новости, посвященные коронавирусу, и у меня не складывается впечатление, что есть какой-то выраженный спад. Если посмотреть статистику на сайте Стопкоронавирус.рф или карту распространения вируса на канале РБК, то можно легко сделать вывод, что количество инфицированных в России увеличивается. В Москве последнее время зараженных действительно становится меньше, но, например, в Петербурге ситуация остается достаточно сложной. К тому же сейчас много людей, у которых инфекция протекает в скрытой форме, и они даже не подозревают, что представляют угрозу для окружающих.

Представление о том, что врачи во время пандемии – это наиболее уязвимая группа, появилось только после первых сведений о гибели медиков. А до этого никто не был достаточен осторожен, во многих госпиталях даже не было средств индивидуальной защиты, поэтому заболевали целые больницы.

Во время пандемии у нас в институте всегда были минимальные средства индивидуальной защиты: маски, перчатки, одноразовые шапочки, но не было одноразовых халатов и защитных щитков. Эти вещи приходилось покупать самим. Правда, когда открыли два ковидных корпуса на территории нашего института, там появились и костюмы, и маски, и обувь.

Работать в кризисных ситуациях – это не подвиг, это обязанность, на которую мы подписались, когда пошли в медицинский институт. Я знаю только двух врачей, которые отказались от дополнительных нагрузок и старались избегать контактов с пациентами. Все остальные знали, что обязаны выходить на работу: коль сложилась такая ситуация, куда нам деться? Мы должны были оказывать эту помощь, должны были сберечь людей, сберечь себя и своих коллег.

Я знакома с несколькими врачами, которым уже больше 60 лет, но они не ушли в самоизоляцию и продолжили работать, потому что в больницах не хватало медиков.

Сегодня все грамотные: читают про свои заболевания в интернете, общаются со знакомыми, занимаются самолечением. И чтобы этого не допустить, врач должен устанавливать контакт с больным и выстраивать партнерские отношения.

Уровень восприятия медицинской информации у пациента существенно ниже, чем у врача, поэтому выстроить партнерские отношения непросто. Но во всем мире придерживаются точки зрения, что больной должен принимать участие в обсуждении лечения: он должен знать, откуда взялась болезнь, какие есть риски, в каких ситуациях надо вновь обращаться к врачу. А если пациент не понимает, почему ему назначали определенный вариант терапии, то это сильно снижает комплаентность – приверженность больного к лечению. 

Я не почувствовала никакого повышенного внимания со стороны общества. Заметила только, что врачей стали меньше ругать и появились благодарности от вылечившихся пациентов. Еще, наверное, общество осознало, что медицина – это важная часть социальной жизни. Но пандемия утихнет, и врачи опять станут камнем преткновения: здесь не помогли, этого не сделали. Даже сейчас, как только прошел пик пандемии, количество жалоб на медиков резко увеличилось. Я думаю, что пока не изменится система здравоохранения, пока медицина будет финансироваться по остаточному принципу, отношение к медикам не трансформируется.

Кроме того, для российского человека не характерна забота о своем здоровье – наши больные не обращаются к докторам, пока не падают. Я не берусь говорить обо всех странах, но в Западной Европе или Соединенных Штатах пациенты при малейших жалобах идут к врачу, а у нас этого нет, поэтому мы часто сталкиваемся с тяжелыми и запущенными случаями. Сейчас, в период пандемии, я вижу, что люди осознаннее и серьезнее относятся к собственному здоровью, но в будущем это не сохранится – менталитет российского пациента не поменяется.