«Есть такие растения, которые умеют даже через асфальт пробиваться»

Как пандемия повлияла на российский малый бизнес? Почему не произошло предсказанной экспертами катастрофы и какие метрики позволяют нам об этом говорить? Какие меры использовало правительство для поддержки предпринимателей и какие не использовало? Зачем вообще государству поддерживать бизнес? Об этом и многом другом мы поговорили во второй части беседы с научным руководителем Департамента социологии факультета социальных наук НИУ ВШЭ Александром Чепуренко.

Мы знаем по вашим статьям, что вы, рассуждая о нанесенном пандемией ударе по экономике, избегаете понятия «экономический кризис». Конечно, нынешняя ситуация имеет внеэкономическую природу. Но ведь последствия вполне экономические. Применительно к малому бизнесу обычно говорят об очень сильном, беспрецедентном влиянии пандемии. Можно ли все-таки использовать для описания ситуации слово «кризис»? И можем ли мы говорить, что этот кризис был специфичен именно своим влиянием на малый бизнес?

Когда у меня нет возможности долго объяснять, почему я не люблю термин «кризис», я его вынужденно использую. А когда у меня такая возможность есть, я объясняю, что наша лексика определенным образом направляет наши мысли, поэтому нужно быть аккуратнее с выбором слов. Экономические кризисы имеют циклическую природу и повторяются каждые 8–10 лет. (А иногда это накладывается на более длинные циклы.) И все из прежнего опыта, своего или чужого, знают – эксперты, правительство знает, – как с этим справляться. Такие кризисы каждый раз развиваются по-разному, но обычно это ситуация, при которой предложение начинает сильно превышать спрос. Со времен Джона Кейнса есть рецепты борьбы с этими явлениями. Разные программы сжатия денежного предложения, запуск всевозможных программ строительства дорог, дешевого жилья и т. д. или, наоборот, вброс денежной массы в экономику и снижение учетной ставки Центрального банка, когда начинает проглядывать рост, – все это способствует тому, чтобы диспропорцию между спросом и предложением немного сгладить и не только кризис смягчить, но и приблизить точку выхода из него. Что произошло в условиях пандемии? Одновременно схлопнулись и спрос, и предложение. Потому что в силу мер локдауна, во-первых, разорвались технологические цепочки, во-вторых, значительная часть населения осталась фактически без работы. И в этом смысле нынешняя ситуация совершенно уникальная. Это не кризис, это то, что в современной литературе принято называть «черным лебедем». Он приплыл буквально ниоткуда, никто его не ожидал, и никто предыдущим опытом к такому явлению не был подготовлен.

Как это повлияло на малый бизнес? Понятно, что предприниматель – человек, который по определению нормально (я не говорю «комфортно» – нормально) чувствует себя в состоянии неопределенности и риска. Но это те риски, которые он знает и умеет рассчитывать: коммерческие, политические, криминальные и т. д. С пандемией же возник целый ряд новых рисков, которые свалились как снег на голову. Риск вынужденного прекращения работы или риск немедленной высылки мигрантов, составляющих значимую часть работников предприятия, риск столь длительного снижения оборота, что по окончании отсрочки выплатить кредит или налоги будет нечем, и т. п. У предпринимателя нет опыта противостояния этим рискам и взять его неоткуда. Приходится учиться на ходу.

Теперь что касается российского малого бизнеса. Как на него повлиял «черный лебедь»? Повлиял, конечно, плохо. Но еще в марте – начале апреля 2020-го я, как и ряд других экспертов, писал статьи с разными прогнозами, которые, в общем, все были катастрофическими. Катастрофы, однако, не произошло. Мы с коллегами стали разбираться, почему так получилось, и пришли к одному наиболее убедительному объяснению. Когда ты лежишь на уровне плинтуса, упасть и больно ушибиться невозможно. В отличие от ситуации, когда ты в поезде лежишь на верхней полке. Стали анализировать бизнес-демографию, и этот анализ показал, что примерно с 2016 года в России в сфере малого бизнеса наблюдается ситуация, которую демографы называют, применительно к народонаселению, «русский крест». Демографический крест мы проходили в XX веке как минимум трижды. Первый раз – Гражданская война и военный коммунизм, второй – Великая Отечественная, и третий – начало 1990-х. Тогда рождаемость населения оказывалась существенно ниже, чем смертность, в силу разных причин. На протяжении последних пяти лет то же происходит в малом бизнесе: бизнесов рождается меньше, чем закрывается. Это свидетельствует о глубоком неблагополучии в этом секторе, он сжимается, как шагреневая кожа.

В этой неблагоприятной ситуации кто остается в бизнесе? Остаются две категории. Те, кто умеет даже в таких условиях выживать. Вот мы положили асфальт, смотрим – через некоторое время трещины, а потом сквозь них пробивается какой-то росток. Значит, есть такие растения, которые умеют даже через асфальт пробиваться. Или те, кто находится в настолько безвыходном положении, что они по каким-то причинам – семейным, личным, каким угодно – не могут этот бизнес бросить. Остаются только эти. И те, и другие повышенно устойчивы к разного рода угрозам и рискам, в том числе к пандемии. В целом же, в России в малом бизнесе дела неважные, но не такие катастрофические, как в странах, где этот сектор более развит, и не такие катастрофические, как мне рисовалось в конце марта – начале апреля прошлого года.

В рассуждениях о пандемии часто звучит утверждение, что мир поделится на «до» и «после», что он никогда не будет прежним. Для малого бизнеса и для людей, которые им занимаются, мир с приходом пандемии поделился на «до» и «после»?

На такого рода вопросы немцы обычно отвечают «Jein!». В том смысле, что и да, и нет. Конечно, поделился – в том смысле, что возникли вот эти новые риски. Например, если тебя внезапно закроют, не дадут работать, а деньги за кредит или арендную плату нужно будет выплачивать – откуда их брать? Что это за риск? Его никогда не было. Ну, то есть малый предприниматель понимал, что к нему может прийти, например, выездная налоговая проверка. И проверка может привести к тому, что у него, например, изымут жесткие диски со всей бухгалтерской информацией. На этот счет создавались разного рода стратегии, не будем здесь о них говорить. Но вот ситуации, когда ты вообще не сможешь работать, потому что ты просто не можешь работников в цех пустить или посетителей в магазин, – такого, конечно, не было. В этом смысле жизнь поделилась на до и после.

Но, с другой стороны, вспомним то, о чем я сейчас говорил. Малый бизнес последние годы и так находился в состоянии спада численности особей в популяции (просится «умирания», но это будет менее точно). Шансов в нем становится меньше, чем опасностей. И люди, которые хотят каким-то образом обеспечить свое материальное благосостояние, уходят из бизнеса в работу по найму – там больше гарантий, что ты какой-то фиксированный доход заработаешь. А те люди, которые хотят все-таки заниматься предпринимательством, – уезжают. И в этом смысле пандемия ничего нового не принесла, кроме одного: уезжать некуда. Я слежу за тем, что пишут в социальных сетях коллеги из Германии, Франции, – там просто ужас. Да мы и по себе это знаем. У нас был один локдаун жесткий, а у них – где три, а где уже четвертый пошел. Плюс к этому, конечно, там определенный рост в секторе малого бизнеса происходил на протяжении предыдущих лет. И вот, что называется, на бегу вы головой ударяетесь в закрытую стеклянную дверь. Так что там психологически, во всяком случае, ситуация еще хуже.

В одной из ваших прошлогодних статей встречается тезис о том, что масштабы рецессии оцениваются как невиданные. Но как мы в принципе можем судить в реальном времени о масштабах, кроме как по данным Росстата (а они у нас сильно запаздывают)? То же касается и только что прозвучавшего тезиса о том, что катастрофы не произошло. На основании чего мы можем делать сейчас такие выводы?

Для оценки масштабов у нас есть несколько инструментов. Во-первых, это статистика после августа 2020 года. В августе обычно Росстат публикует данные уже с учетом досчетов, а также публикует данные за первый и второй кварталы. Во-вторых, различные отчеты на основе big data, публикуемые крупными компаниями, которые работают с малым бизнесом. Это банки Сбер, Тинькофф, Альфа-Банк и др. В-третьих, данные опросов бизнес-омбудсмена, которые обычно склонны рисовать ситуацию черной краской. По этим источникам мы видим, что где-то с июня – июля 2020 года начался осторожный рост занятости и оборотов. По разным видам деятельности в разной мере. Где-то достаточно бурный, где-то не очень сильный. И во всяком случае до октября 2020 года те данные, которые мне доступны, позволяют говорить о том, что происходил какой-то отскок от дна, восстановительный процесс. С чем это было связано? Это могло быть связано с тремя факторами. Первое – сняли в начале лета локдаун. Второе – какая-то часть субъектов предпринимательства смогла воспользоваться государственной поддержкой. Не буду говорить, что она была очень существенной, но в некоторых регионах, если предприниматель смог воспользоваться субсидиями на выплату заработной платы, это могло сыграть какую-то роль. 12 тысяч – это, конечно, не бог весть какие деньги, но если зарплата – 30 тысяч, то это все же что-то. Третье. Эту гипотезу выдвинул Степан Земцов из РАНХиГС, мне такая мысль в голову не приходила, но представляется вполне разумной. Он смог увидеть, что особенно бурный рост субъектов малого предпринимательства произошел на Кавказе. Почему? Потому что те, кто раньше не регистрировался и не состоял в реестре субъектов малого и среднего предпринимательства, за этой государственной печенькой потянулись. Тот бизнес, который был не виден для государственной статистики, стал для нее виден. Это не значит, что его до этого не существовало, это значит, что для статистики его не было. Поэтому сейчас не ситуация улучшилась, а просто статистика стала лучше охватывать малый бизнес. Степан Земцов этим же объясняет и рост занятости.

Из новостей мы знаем, что Европа переживает уже третью волну эпидемии, и там это все немного иначе воспринимается. А как бы мы могли описать то, что происходит сейчас у нас в экономическом смысле? Год назад была ярко выраженная первая волна так называемого коронакризиса, осенью вроде бы началась вторая. А сейчас мы застряли в какой-то неопределенности: мы ждем третьей волны или же кризис для нас закончился? И закончился ли упоминавшийся здесь восстановительный рост?

Если говорить про макроэкономическую статистику, она демонстрирует спад. В январе – минус 1,2%, в феврале – минус 1,8%. Но мы понимаем, что макроэкономическая статистика считается в основном по данным выборочных опросов, и потом один раз в год производится досчет, результаты которого становятся известны в августе. Поэтому то, что происходит в малом бизнесе сейчас, мы узнаем позже. Как мне представляется на основе моих субъективных ощущений, сейчас сталкиваются два разнонаправленных процесса.

С одной стороны, предприниматели увидели, наконец, какой-то свет в конце туннеля. Люди после первой и второй волн поняли, что это не одногорбый верблюд, а это верблюд с некоторым количеством горбов: как минимум – два, а может быть, за ним и третий вырастет. Но также новые вещи, о которых все время говорили эксперты, начали понемногу укладываться в сознании (а раньше не очень укладывались). Про эту точку в 60–70% заболевших, или вакцинированных, по достижении которой пандемия закончится. Когда это произойдет, мы еще не знаем, но примерно видно, что в горизонте этого года. Я думаю, те, кто рассчитывает остаться в бизнесе, уже это видят.

С другой стороны, сейчас их накрывает волна, связанная с мерами, которые принимало правительство в конце весны – начале лета 2020 года, когда предоставлялись разного рода отсрочки. Три месяца или шесть месяцев можно было не делать те или иные платежи. Но вот эти шесть месяцев закончились. Надо выплачивать аренду, кредиты, налоги и т. д. А «где деньги, Зин?» Откуда их взять? И вот здесь, я думаю, может начаться отложенная цепочка банкротств. Кто-то будет уходить просто в теневой сектор, кто-то – банкротиться, кто-то – пытаться пролонгировать кредиты на иных условиях и т. д.

Надеемся, что первый тренд будет только нарастать, и по мере приближения к концу туннеля свет будет все ярче. А можно ли как-то сгладить вот этот второй, негативный тренд?

Здесь чисто гипотетически какую-то роль могло бы сыграть правительство. Правда, от российского правительства реальных мер не ожидаю, потому что они слишком нетрадиционны для нашей страны. А наше правительство достаточно консервативно.

Какие это меры? Например, от чего страдает сейчас большинство субъектов предпринимательства, которые являются арендаторами своих помещений или арендодателями? И те, и другие страдают от одного и того же: арендаторы, среди которых в том числе и малый бизнес, не могут платить. А арендодателям надо оплачивать свет, отопление, охрану и т. д. Что здесь может сделать российское правительство в традиционной логике? Конечно, можно написать на бумаге: «Я, государь земли русской, запрещаю владельцам бизнес-центров, технопарков и т. д. взимать арендную плату до конца 2021 года». Что произойдет? Арендодатели обанкротятся.

На мой взгляд, что следовало бы государству сделать? Объявить программу выпуска ценных бумаг, например облигаций под залог акций арендодателей с пяти- или десятилетним сроком погашения и какую-то часть этих средств направить на предоставление арендодателям льготных кредитов, отсрочек по оплате ЖКХ. Или направить полученные от эмиссии облигаций деньги непосредственно в жилищно-коммунальное хозяйство – за свет, тепло, воду и проч. заплатить жилищникам вместо самих арендодателей. Таким косвенным путем можно было бы помочь решить одну важную проблему – проблему, связанную с выплатой арендной платы. Имея льготы по оплате ЖКХ или субсидии на их оплату, арендодатели должны были бы предоставить своим арендаторам длительные отсрочки, а также обязаться не повышать арендную плату после окончания срока, на который им самим предоставлены госгарантии, субсидии или отсрочки, – допустим, еще на один год. Это сильно способствовало бы «водяному перемирию» между владельцами недвижимости (торговой, офисной, производственной, логистической) и малым бизнесом.

То же самое можно было бы сделать с кредитами. Коммерческие банки, которые наиболее активно участвуют в кредитовании субъектов малого предпринимательства, могли бы свои кредиты секьюритизировать, то есть выпустить ценные бумаги под залог портфеля кредитов, выданных ими субъектам малого бизнеса. Выдавший кредиты большому числу малых предприятий банк эмитирует ценные бумаги под залог соответствующего кредитного портфеля. Кто может купить эти ценные бумаги? Тот же ВЭБ как государственный институт развития, или Корпорация малого и среднего предпринимательства, или МСП банк. Условный Альфа-Банк, выдавший десятки тысяч кредитов малому бизнесу, получает ликвидность, которой ему не хватает, потому что часть этих заемщиков не в состоянии платить. И он за счет этой дополнительной ликвидности оказывается в состоянии предоставить таким заемщикам отсрочку или реструктурировать кредит, вместо того чтобы подавать иски о признании должника банкротом.

Вот такие меры могли бы, на мой взгляд, в нынешних условиях помочь. Но, повторяю, они используются в странах с развитой рыночной экономикой, там, где государство является не владельцем всего, а где оно является посредником и медиатором, действующим в интересах общества. А в нашей логике это может показаться избыточным: «Как это? Я и так всем владею! С чего это я буду кому-то чего-то предоставлять?! Ну, обанкротится и обанкротится – значит, я это заберу бесплатно!» Поэтому мне представляется, что хотя эффективность и уместность такого рода мер очевидна, едва ли они могут быть приняты российским государством или теми институтами развития, которые формально должны были бы такого рода программы реализовывать.

Следующий вопрос у нас сформулирован в семейно-романтических терминах. Любимой жене любящий муж дарит шубу, а менее любимой менее любящий – драповое пальто. О чем можно говорить в связи с объемами государственной помощи малому бизнесу? Не любим, поэтому драповое пальто? Или, может, у нас просто денег было меньше, чем, например, в Европе, и мы что могли, то сделали?

Метафора понятна. Тут несколько вещей. Первое. Надо понимать, что в любой развитой экономике доля малого бизнеса в валовом внутреннем продукте и в структуре занятости гораздо выше, чем в России. Поэтому, если там правительство не увидит проблем малого бизнеса, то завтра этого правительства просто не будет. В России – да, малый бизнес в каком-то смысле маргинален, он тоже существует, он как-то выживает, и государство периодически о нем вспоминает, какие-то стратегии пишет, программы. Но мы же понимаем, что реальное российское государство ориентируется на так называемых жирных котов – на те 150–200 крупнейших холдингов и корпораций – государственных, квазигосударственных, квазичастных, – которые обеспечивают 80–85% валового внутреннего продукта и львиную долю налоговых поступлений. Малый бизнес – это все по остаточному принципу.

Второе. Масштаб проблем. Как я уже сказал, если вы вчера были здоровы, а сегодня вдруг вас отвезли на каталке в больницу – это одна ситуация. Другая – если вы и вчера лежали на каталке. И если там малый бизнес более быстрыми темпами развивался – не без проблем, конечно, они есть везде – и вдруг упал в яму пандемии, то масштаб проблем больше и острота их выше. И на решение этих проблем средств, естественно, требуется больше.

Третье. Важна структура этих мер. В первой половине прошлого года был доклад ОЭСР, в котором коллеги скрупулезно проанализировали около 140 экономик мира на предмет того, какие меры принимались. Есть ряд мер, которые российское государство не принимало. Например, так называемые вертолетные деньги. У нас государство пошло на предоставление субсидий на выплату заработной платы персоналу – тому, который удастся сохранить, – при двух условиях: компания должна попасть в число малых предприятий из так называемых пострадавших отраслей, и количество наемных работников до 1 апреля 2020 года должно быть не менее 90% от того, что было до 1 марта. Но во многих странах выплачивали еще и пособия тем работникам, которые были уволены. Почему? Потому что таким образом поддерживается спрос. Ведь даже если удалось сохранить 90% занятых, то 10% были уволены. Умножив этот показатель на приблизительную долю малого бизнеса в структуре занятости (20%), получаем 2% занятого населения. Это та часть потребительского спроса, которой правительство решило пренебречь.

Но это если говорить в сухих терминах спроса. А есть еще гуманитарные аспекты этой проблемы. Уволенным сотрудникам надо как-то питаться, одеваться, выплачивать ипотеку. Во время локдауна они не могут куда-либо устроиться. Фактически мы этих людей обрекаем либо на то, чтобы они жили за счет сбережений, если они есть (при этом мы знаем, что норма сбережений в России не самая высокая), либо… Я читал в марте – апреле в социальных сетях, в группах, где общаются предприниматели, жуткие вещи – из Иваново, из Смоленска, из Брянска. Люди просто волком выли: «Я вынужден закрыться, вынужден сократить половину своего персонала. Эти люди у меня работали, и я знаю, что у многих из них зарплата – единственный доход для всей семьи. Как они будут жить, я не знаю, но я ничего другого сделать не могу». Вот такого рода были у предпринимателей переживания… Поэтому, конечно, вертолетные деньги, с одной стороны, выглядят как популистская мера, но с другой стороны, в тех условиях, когда значительная часть населения оказывается без работы, это решение оказывается эффективным. В нашей стране эта антикризисная мера задействована не была. Напомню, правда, что и доля малого бизнеса в занятости у нас сильно ниже, чем в подавляющем большинстве стран ОЭСР.

В завершение нашего разговора хотелось бы задать один квазифилософский вопрос о самой природе государственных мер поддержки бизнеса, об их рыночном смысле. Зададим его на примере господдержки авиакомпании S7 Airlines. Это, конечно, далеко не малый бизнес, но это бизнес, и пример очень наглядный. Компания S7 зарекомендовала себя в предыдущие десятилетия как успешный игрок на рынке авиаперевозок. Она пережила все кризисы. В ситуации, когда «Трансаэро» обанкротилось, Utair вынужден договариваться с кредиторами, S7 почти 30 лет прочно стоит на ногах. Владислав Филев, совладелец компании и гендиректор материнской компании, управляет бизнесом эффективно. И вот локдаун, самолеты стоят на приколе, а бизнес поддерживается государством. Почему? Исходя из какой-то позиции? За былые заслуги? В расчете на то, что, когда ситуация вернется к нормальной, игра этого игрока будет такой же классной, как до момента, когда сказали: «Стоп! Таймаут!»? Но где гарантия, что в новых условиях он будет столь же эффективным? Не проще ли было по законам рынка дать этому бизнесу обанкротиться, умереть? Откуда берется сама эта идея спасения игроков, которые хорошо играли раньше? Мало ли что было раньше, ведь будущая игра явно будет другой.

Тут у меня двойственное отношение. Абстрактно говоря, вы правы. Но если посмотреть на данный конкретный кейс – Филев не просто играет, он всю жизнь вкладывается и развивает достаточно сложную отрасль. Причем наукоемкую отрасль и стратегически важную для России. У нас с дорогами плохо, страна огромная, так что без авиаперевозок – полная труба! И действительно, его проекты последних лет перед пандемией свидетельствуют о том, что он привержен идее оставаться в этом секторе, поддерживать развитие пассажирских перевозок и отчасти грузовых. И все это, конечно, могло создать в смежных отраслях (производство компонентов, оборудования, строительство аэропортовой инфраструктуры и т. д.) спрос на высокотехнологичные продукты, с которыми у нас в России не очень хорошо. И в этом смысле, может быть, в таких случаях стоит идти на помощь таким крупным высокотехнологичным компаниям. Кстати, давайте посмотрим на зарубежную практику: и производители Airbus, Boeing, и авиакомпании – сейчас на слуху – EasyJet тоже поддерживаются или ведут с правительствами переговоры о поддержке. Потому что понятно, что это не булочные и не парикмахерские. Булочная закрылась – завтра кто-то откроет новую. Закрылась эта парикмахерская – завтра кто-то пройдет курсы стрижки и откроет другую. А предпринимателей с наработанными, десятилетиями создававшимися ноу-хау в такой интеллектоемкой, капиталоемкой, требующей очень точной логистики отрасли как авиастроение и авиаперевозки, совсем немного. И понятно, что это не просто один человек, – это же большая команда вокруг него! Дать ему обанкротиться – значит, эта команда тоже исчезнет, она уйдет в какие-то другие отрасли. А кто-то уедет из страны. Может быть, кто-то из них станет развивать мясную промышленность. Это тоже, конечно, хорошо. Но нам-то нужны авиаперевозки.

В значительной мере это разговор о сохранении человеческого капитала и той предпринимательской экосистемы, которую построил Владислав Филев. Его можно перевести в совсем понятные, наглядные термины. Я помню, в 2008 году был в Гамбурге в порту и разговаривал там с руководством. На дворе мировой кризис, резкий спад морских перевозок, мощности простаивают. Я спросил: «А что с работниками, вы их увольняете?» Ответили: «Что вы?! Ни в коем случае! Понимаете, машиниста вот этого крана нужно учить полтора года. Если мы его сейчас уволим, то, скорее всего, потеряем навсегда. Значит, нам надо будет вкладываться полтора года, подбирать кого-то нового, обучать. Поэтому нам дешевле найти сейчас самим ресурсы и прибегнуть к государственной помощи, чтобы оставить его, гарантировав ему 70% заработной платы». Здесь тот же самый подход – человеческий капитал. Ради его сохранения государству стоит поддерживать бизнес.