Евгений Кузнецов: «Я давно был готов к пандемии, предупреждал о ней – и мой прогноз сбылся»

Чем для вас обернулись пандемия и самоизоляция?  

Евгений Кузнецов: В каком-то смысле я был морально готов к пандемии. По-моему, в 2015-м году я готовил для журнала «Россия в глобальной политике» статью о макротрендах развития современной цивилизации. В ней я говорил о нескольких факторах, которые повышают риск начала крупной пандемии. Пандемии случаются относительно регулярно, раз в несколько десятилетий, а очень крупные – примерно раз в столетие. Очередная могла произойти уже в 2016 году. На это указывали два фактора.

Первый – рукотворные вирусы. Когда создание вируса становится инженерной технологией, возникает риск техногенных аварий. Сконструированные вирусы могут вырваться из лаборатории – вероятность этого всегда очень высокая. Это могло произойти буквально в любой момент в течение последних лет.

Второй фактор – разрушение экосистем, в результате чего вирусы начинают покидать привычные резервуары. Когда разные экосистемы входят в тесное взаимодействие, вирус какого-то животного может переселиться в человека. 

Еще в феврале перечитал всю литературу, которая к тому моменту появилась. Конечно, тогда эксперты взяли за базу историю испанки (испанского гриппа), у которой было три волны. Самой тяжелой оказалась вторая. Именно в период испанки появились маски, карантины, термин «сгладить кривую». Тогда не было ни противовирусных, ни противомикробных препаратов (пенициллин появился позже), поэтому все меры борьбы с болезнью были санитарно-гигиеническими. Все они так или иначе используются и в наши дни. 

В ситуации локдауна мне как руководителю было важно как-то организовать работу. Но мне помогло то, что я всегда стремился попробовать что-то новое. Есть у меня такая привычка. Вышел какой-то новый сервис – надо его попробовать, предлагают заказать еду домой – надо попробовать. Например, совещания по Zoom у меня проходили и до пандемии. Сейчас их стало больше. В Trello в онлайн-режиме я вижу, как коллеги меняют задачи. Так что к пандемии я давно был готов и предупреждал о ней.

Вы работаете со сценариями будущего и, по-видимому, имеете более-менее четкое представление об основных тенденциях развития эпидемиологической и социальной ситуаций.

Евгений Кузнецов: Все мои знакомые вирусологи в один голос говорили, что, к сожалению, всем придется переболеть. И поначалу казалось, что это неизбежное, но не трагическое обстоятельство. Если приходит новый вирус, с которым человек ранее не сталкивался, для выработки коллективного иммунитета должны переболеть 50–70% населения. Когда начались первые локдауны, было ощущение, что, может быть, напрасно их вводят, может быть, всем надо просто переболеть. Швеция воплощает именно такой подход. Но потом выяснилось, что это очень неприятная болезнь, приводящая к тяжелейшему поражение всех органов. Она убивает стариков и инвалидизирует молодых. Вероятность заразиться 60–70% – прямо чума какая-то. Вот тут стало реально очень страшно. Шведы попробовали запустить коллективный иммунитет, но он пока у них не выработался, а смертность почти на порядок превышает смертность в соседних скандинавских странах. Увы, пока непонятна популяционная стратегия, неясно, как пройти это кризис. Наша цивилизация находится в очень непростой ситуации. 

Свежие исследования показывают, что 90% тяжести и смертности определяются возрастом, а 10% – наличием таких заболеваний, как диабет, сердечно-сосудистые болезни. Эта напасть бьет по одному из самых важных достижений современной цивилизации – «продленной жизни».

Последние 50 лет было открыто много способов продлить жизнь людям с хроническими заболеваниями. Примерно каждый 10-й человек получил возможность жить дольше, чем жили его бабушки и дедушки, благодаря новым подходам в медицине. Сейчас 10–15% живут с хроническими заболеваниями, от которых раньше люди умирали. Эти 10–15% населения – «цель» коронавируса, поскольку они больше всех рискуют умереть в результате заражения. 

И кажется, никто не знает, как лучше всего обезопасить этих людей.

Евгений Кузнецов: Пока единственный способ спасти их – запереть в карантине. Но тут возникает вопрос: можно ли запереть только пожилых и хронических больных? Пример той же Швеции показывает, что, если все люди расхаживают по улицам, тогда как пенсионеры заперты в домах престарелых, рано или поздно кто-нибудь занесет туда вирус. Пока ни у кого не получилось эффективно отправить на карантин только стариков. Остается применять базовое правило: чем больше барьеров, тем больше шансов выжить. 

При этом важно понимать, что каждый барьер по отдельности несовершенен. Но если применить все барьеры, появятся хорошие шансы уберечь людей. На этом принципе стоит сейчас единственный работающий сценарий сохранения уязвимых людей.

Дальше встает вопрос, как, преодолев социальные стереотипы и мифы в разных обществах, объяснить людям, насколько важно следовать правилам, и сформировать соответствующую социальную привычку. Скандинавы и немцы – люди дисциплинированные и более-менее образованные. Им все объяснили про вирус, и они стали меньше выходить на улицу, меньше посещать места скоплений, начали носить маски и реже пересекаться с пожилыми. Еще пример – США. Там богатые образованные люди, проживающие в богатых «каунти», носят маски и сидят дома. За отсутствие маски серьезно штрафуют, и смертность там в итоге низкая. А вот в бедных «каунти», где проживают в основном чернокожие, правила не соблюдаются: многие ходят без масок, соответственно, смертность высокая. В России люди в целом образованные и дисциплинированные, власть в меру жестко контролирует происходящее. 

Тем не менее далеко не все люди разделяют такую точку зрения. Некоторые считают угрозу преувеличенной.  

Евгений Кузнецов: Легко понять людей, которые столкнулись с неизвестной опасностью. Из-за незнания сути происходящего они применяют неверные инструменты для прогнозирования и интерпретации. Они пытаются использовать метод знакомых аналогий, воспринимая ковид как более тяжелый грипп или как простуду с какими-то более тяжелыми, чем обычно, побочными эффектами. Но они ошибаются. 

Весенний всплеск показал, что, к счастью, заболела очень небольшая часть, процесс пошел на спад. Возникли две гипотезы, объясняющие этот факт.

Первая гипотеза: болезнь выкосила самых уязвимых, а остальные не заболели или приобрели скрытый иммунитет. Появилось мнение, что был достигнут коллективный иммунитет. Но после измерений выяснилось, что в разных популяциях иммунитет получили от 15 до 20% – для коллективного иммунитета этого мало. Из этой гипотезы, вероятно, вытекает, что если совместить локдаун с 20-процентным иммунитетом, то, скорее всего, можно держать эпидемию под контролем. 

Вторая гипотеза – более изящная и более оптимистичная: есть несколько типов ОРВИ, которые вызываются коронавирусами, и они уже давно путешествует по популяции. Стало быть, люди, переболевшие этим коронавирусом, приобретают клеточный иммунитет и к ковиду. Это благая весть – казалось бы, переболел обычной простудой и получил иммунитет к ковиду. Но пока эта гипотеза скорее не подтверждается.

К сожалению, у текущего вируса есть одна очень неприятная особенность: распространяясь экспоненциально, ковид может «перекрыть» всех своих конкурентов – другие вирусы не смогут распространяться. Иммунитет от других коронавирусов не спасет, потому что считается, что этот иммунитет короткий. Мы знаем, что простудой болеют два-три раза в год, то есть иммунитет вырабатывается всего на несколько месяцев. Поэтому прогноз относительно второй волны был оправданным. И эта волна началась примерно в назначенные сроки. 

Много говорят о вакцине против коронавируса, но мнения о ней противоречивы.  

Евгений Кузнецов: Сразу оговорюсь: вакцина – очень опасная штука. Почему? Если обычные лекарства дают больным, то есть человек уже заболел и понятна цена осложнений, если не лечить его, то вакцины вводят здоровым людям, которых на порядки больше, чем больных, тем самым превращая минимальные риски возникновения осложнений от вакцинации в реальные случаи, когда здоровые тяжело заболевают. Это очень сложный психологический момент. 

Только что фармкомпания AstraZeneca протестировала вакцину на нескольких тысячах пациентов и обнаружили два подозрительных случая тяжелого заболевания спинного мозга. Два случая на несколько тысяч – немного, но такое бывает. И тем не менее исследования остановили. То же самое случилось на днях с вакциной от Johnson & Johnson. Скорее всего, разработки продолжат, но это повышает тревожность в обществе. Ведь если выпустить вакцину на миллионы людей, то можно получить тысячи людей с тяжелым поражением спинного мозга. А это сопоставимо со смертностью от ковида, так что цена очень высока. 

Все вакцины сейчас сталкиваются с таким риском, в том числе и российская. Просто российскую не испытывали на тысячах, ее испытали на десятках. Вероятность, что на такой выборке проявятся побочные эффекты, очень невысокая. 

Предположим, что российская вакцина безопасна, ее начнут применять массово. Возможно, это немного снизит вероятность распространения болезней – прививать будут две группы риска – учителей и врачей. Но учителя и врачи – это группы риска в смысле риска заболеть, но они не главные переносчики. Болезни разносят дети и люди, которые ездят в метро или ходят по офису без масок. Таким образом, вероятность, что в эту волну вакцинация сработает, очень низкая. Может быть, сработает следующей весной – и со второй половины 2021 года получим от этого положительный эффект. 

Если вакцины не сработают, мы продолжим двигаться по пути выработки коллективного иммунитета – в каждую волну (а таких волн будет две, три или четыре). Придется снова вводить карантин, но жесткость мер может варьироваться. 

Некоторые экономисты считают, что карантин, или локдаун, сыграл и положительную роль, остудив перегретую глобальную экономику, и, не случись пандемии, мы имели бы серьезный глобальный экономический кризис.

Евгений Кузнецов: Да, я с ними согласен. Экономический кризис был неизбежен, он прогнозировался. Но все же классический циклический кризис, даже очень тяжелый, затормозил бы мировую экономику на 2–3%, максимум на 4–5%. Ковид затормозит мировую экономику почти на 10%. Какая часть этого падения происходит из-за циклического кризиса, а какая – из-за ковид-локдаунов, обсуждать бессмысленно: тут все смешалось. Но факт остается фактом – ковид интенсифицировал кризисные явления в экономике.

В основном негативные эффекты локдауна состояли не в том, что пришлось останавливать заводы, а в том, что распались цепочки поставок комплектующих. Самой уязвимой, конечно, является индустрия сервисов, связанных с людьми, – начиная от ивент-индустрии и заканчивая ресторанами и туристическим бизнесом. 

Говоря в целом, эффект каждого локдауна – минус 5–15% годового ВВП. Такие убытки сопоставимы с убытками от войны. Но при этом пандемия рождает технологическую революцию: старое перестает работать и замещается чем-то новым. От пандемии в основном страдают традиционные виды бизнеса, а новые виды бизнеса и среды скорее расцветают. 

Есть ли какая-то черта, за которой введение ограничений становится неизбежным?  

Евгений Кузнецов: Представьте, что у вас есть котел, который взорвется, если не выпустить пар. Вы фиксируете предкритический уровень давления, ставите свисток и, когда он свистит, потихонечку спускаете пар. Такая схема работает с линейными или иными хорошо прогнозируемыми процессами, но не с экспоненциальными. Дело в том, что пока вы подносили руку к котлу, чтобы поднять крышку, давление в нем выросло уже в 10 раз, и взрыва не избежать. У всех процессов есть лаг – пока издали приказ, пока подключили полицию, пока до людей дошло… Поэтому действия всегда предпринимаются слегка заранее, на упреждение. Разъяснительная пропаганда не может это внятно объяснить.

Хотелось бы понять, какие метаморфозы претерпевали социальные связи и личная жизнь людей в последние месяцы.

Евгений Кузнецов: Многое изменилось в повседневных практиках, но все же ясно, что мы не будем всегда жить в локдауне. Такие периоды не воспринимаются как картина нормальной жизни. Конечно, люди теперь будут чаще и больше заказывать еду на дом, потому что это оказалось очень удобно. Рынок доставки еды будет эту нишу разрабатывать. Но важно, что эта новая цифровая цивилизация показала нам, что даже в условиях локдауна можно сохранять вполне комфортный образ жизни. 

Отказы носить маски во многом связаны с набором практических проблем, с которыми сталкиваются люди. Мне кажется, одно из объяснений может состоять в следующем: многие люди узнали, что маска защищает прежде всего другого. В Москве, где огромная плотность, всегда рядом найдется кто-то без маски, и тогда может возникать мотивация снять маску, раз она не защищает того, кто ее носит. 

Евгений Кузнецов: Вы правы, что маска защищает других людей от больного, поэтому она должна быть на больном, а не на здоровом. Но дело в том, что больной может не знать, что он болен. И коварство коронавируса в том, что человек становится заразным до проявления симптомов. Уже за день-два до манифестации он очень заразен. Поэтому ношение маски – это обязательный элемент, проявление взаимной вежливости. 

Любая болезнь в культурном смысле – источник стигмы: никто не хотел бы думать о себе как об источнике заразы. Вероятно, действенным было бы иное обоснование ношения маски, где не личная защита, а солидарность с другим была бы на первом месте.

Евгений Кузнецов: В России, к сожалению, такая солидарность не развита. В Швеции в частности и в Скандинавских странах в целом солидарность – базовый общественный инстинкт. Россия очень несолидарная страна. В России общество не хочет думать в парадигме «я могу причинить кому-то вред и должен не допустить этого». Наше общество чрезвычайно атомизировано, его члены не привыкли думать о других.

Каждый может быть рассадником, не ведая того. Сам я не отношусь к группе риска: я занимаюсь спортом, ничем не болею, пью витамины. Но моя жена – в группе риска, у нее 15 лет онкология. Для нее ковид – очень серьезный риск. Я понимаю, что могу невольно быть носителем заразы. И это самое тяжелое – совсем обрубить все контакты сложно. Например, я запланировал закрыть офис и распустить всех по домам в начале октября, но оказалось, что опоздал на неделю – в конце сентября один мой сотрудник сообщил, что у него ковид. Сейчас всем офисом – под эмоциональным прессом: успели – не успели подцепить. Что с этим делать? Крайне тяжело осознавать, что можно невольно стать причиной чьих-то страданий, особенно если идет речь о близких. Правда, эти рассуждения, к сожалению, действует в нашей стране не на всех. Огромная часть людей даже не думает о том, что они могут невольно кого-то заразить.

Вы затронули очень интересную проблему. Почти невозможно ограничить привычные семейные контакты. Многими такие меры не принимались, для некоторых необходимость дистанцирования с самыми близкими выглядела чем-то оскорбительным и рождала обиду, злость, фрустрацию. Нужно большое мужество, чтобы самому ломать естественные человеческие связи и отношения.

Евгений Кузнецов: Кстати, именно это и стало одной из причин высокого уровня заболеваемости в Италии и Испании по сравнению, скажем, с Германией. Хотя, как это неудивительно, в Испании и Италии медицина в целом не хуже, а продолжительность жизни выше, чем в Германии. Именно активные социальные контакты позволяют старикам жить долго, ведь старики очень часто умирают из-за того, что попадают в социальный вакуум, теряют смысл жизни и буквально сгорают за пару лет. Итало-испанский образ жизни, когда старики постоянно при детях и являются полноценными членами больших семей, способствует их дожитию. Но именно этот образ жизни губителен для стариков в ситуации ковида. И в этом вся тяжесть истории с пандемией. Социальные практики – один из наиболее сложных вопросов, их тяжело менять. Попробуйте, скажите бабушке, что ее внук – главный источник опасности для нее!