«Городские приехали – вы сейчас привезете нам эту инфекцию, мы тут все повымираем, а вы заберете наши угодья»

Я работаю в Центре медицины катастроф в отделении медицинской авиации. Мы летаем на вертолетах в труднодоступные районы на особо экстренные случаи. Мы не МЧС и не скорая помощь, а что-то среднее: у нас есть обязанности и как у фельдшера скорой помощи, и как у спасателя МЧС. Мы более универсальны. Взять ДТП: спасатели могут достать человека из машины, но оказать профессиональную медпомощь не могут. Скорая помощь не может достать человека, но может оказать специализированную помощь. А мы можем и то, и другое.

Название у нас довольно пафосное. Но, слава богу, чрезвычайные ситуации, катастрофы случаются не каждый день. Поэтому есть рутинная повседневная работа – вылеты в труднодоступные районы.

Основной поток вызовов – это первичная медицинская помощь: охотники, либо коренные малочисленные народы, которые живут на стойбищах, в отдалении от цивилизации. У кого-нибудь в тайге случайно выстрелило ружье – по спутниковому телефону пациент связывается с нами, дает координаты, мы вылетаем, проводим спасательную операцию и оказываем медицинскую помощь.

Вторая категория вызовов – это когда мы являемся средним звеном. Допустим, в какой-нибудь деревеньке у человека случился инфаркт миокарда, а там есть в лучшем случае фельдшер, который придет и окажет человеку минимальную неспециализированную не госпитальную помощь. Потом он звонит нам и вызывает кардиологическую бригаду. Мы летим туда, оказываем не госпитальную, но уже специализированную помощь, и дальше везем пациентов в узконаправленные учреждения.

И третья категория – это межгоспитальная эвакуация, когда мы вывозим пациентов в специализированное ЛПУ. Например, Центр мозга у нас находится в Сургуте, туда мы везем всех пациентов с инсультами. Если где-то случился пожар, то ожоговый центр у нас в городе Пыть-Ях. Транспортировка между пунктами – тоже неотъемлемая часть нашей работы, чтобы пациенты получали высокотехнологичную помощь там, где она будет оказана в полном объеме.

Округ у нас очень большой, населенных пунктов мало, и для нас расстояние в 100–200 км между ними – норма. Поэтому долгое время пандемия казалась нам чем-то далеким, казалось, что она нас не коснется.

Все началось с наших объектов добычи нефти и газа. Люди, приезжающие вахтовым методом, стали эту прелесть привозить. У нас увеличилось количество вызовов по респираторным заболеваниям, в наших населенных пунктах тоже начали болеть. Все это было сначала несерьезно: сортировки еще не было, просто поступал вызов, что пациент с дыхательной недостаточностью или симптомами респираторной инфекции. Не были распространены экспресс-анализы, экспресс-тесты, и везде летали обычные линейные бригады с минимальными средствами защиты. Поэтому мои коллеги постепенно стали выбывать – один ушел на больничный, второй попал в реанимацию, и в итоге нас осталось шесть человек из всего отделения. Мы поняли, что пандемия дошла и до нас. Тогда мы начали принимать меры.

Мы закупили костюмы и респираторы, чтобы обеспечивать свою безопасность во время вызовов, изоляционные модули для транспортировки пациентов. Сформировали специализированную бригаду для пациентов с подтвержденным ковидом, либо с контактными, с подозрением на ковид. Максимально разделили потоки. Диспетчер уточняет температуру, катаральные явления, есть ли у пациента хоть малейшая симптоматика на ковид. Если есть, пациент автоматически относится к ковид-заболевшим, и летит ковидная бригада – надейся на лучшее, готовься к худшему.

Большая часть моей работы приходится на линейную бригаду, но я был и в ковид-бригаде. Там ты работаешь две недели – как вахтовый метод. Контакты обычных линейных бригад с ковидной сведены к минимуму. У этой бригады – отдельные помещения, отдельный транспорт, только электронный документооборот. Живешь в изоляции, а когда две недели отрабатываешь, у тебя берут анализ, и если он отрицательный, то тебя выпускают в мир. Потом две недели отдыхаешь.

В целом меня и моих коллег эта ситуация не пугает. Нам приходится видеть по работе гораздо более страшные вещи – взять случай 16 декабря 2016 года, когда у нас целый автобус деток разбился на трассе. Наша работа сама по себе подразумевает сложность, то есть, мы готовы ко всему. Но все равно мне было сложно привыкнуть работать в СИЗе, потому что изначально они были не лучшего качества. А мы же еще работаем на улице в северном регионе – под неправильно одетое СИЗ может залететь комарик и там разбушеваться.

Сейчас все эти неровности, шероховатости уже сгладились, все идет своим чередом. Структура отлажена, навыки выработаны. К СИЗам попривыкли. Сейчас изо дня в день поступает вызов, облачаемся, летим, помогаем, возвращаемся. Оборудование отдаем в обработку, СИЗы – в крематорий. Работа и работа, как будто так было всегда.

С приходом пандемии моя работа не стала героичней, рискованней. Мы летаем на вертолетах; гравитацию никто не отменял, они имеют свойство падать – несколько лет назад разбилась бригада из сургутского филиала. Да, когда ты работал медсестрой в офтальмологическом отделении, закапывал пациентам в глазки, а потом тебя резко перевели в реанимацию, где за пациентами нужно ухаживать, следить, – это кардинальные изменения и героизм. А у нас все осталось примерно в тех же рамках, просто работы стало чуть больше.

Пики заболеваемости на нас, конечно, отражаются. Больше заболевших – больше вызовов и работы. Но в целом все это ожидаемо и прогнозируемо – приходится следить за научными новостями, как ведет себя инфекция в пробирке, какие новые черты она приобретает, какие новые осложнения дает.

Каждое заболевание имеет свои правила и течение. И пока ковид развивается по норме обычной инфекции – первый пик, второй пик, – мы готовы ко всему. Разве что действительно, произойдет какая-то новая мутация, и она станет давать осложнения на сердечно-сосудистую систему – тогда надо будет все это пересматривать. Но и этому научимся, мы же профессионалы своего дела.

Пандемия длится уже больше года, и я не могу считать ее полем неопределенности. Все медицинское сообщество, по крайней мере, в котором я общаюсь, привыкло к пандемии. Вот сейчас третья волна, и мы были готовы к ней, у нас уже была уже отлаженная структура, которую мы создали при первой волне и довели до совершенства при второй. Для нас каждая волна – это чуть большая мобилизация сил, нежели что-то такое, что вызывает страх, панику и желание сунуть голову в песок.

В инфекционную ковид-медицину пришли те, кто хотел, мог и не боялся там работать, и они продолжают там работать. Но все внимание всегда достается врачам. Средний медицинский персонал всегда в тени. И во время пандемии все внимание было приковано к госпитальному этапу, к больницам, к тем, кто работает у койки больного – это больница в Коммунарке, врачи-реаниматологи, лучшие светила медицины. А работягам, всем, кто работает в поле, внимания всегда достается меньше. Большая часть работы делается нашими руками, но этого не видно, это не афишируется. Да и круг общения у нас такой: мы все общаемся внутри нашей сферы, посторонних людей мало. Поэтому на руках нас носить не стали, никто не дарил нам цветы, конфеты, никаких оваций. Как мы делали свою невидимую, но при этом чертовски важную работу, так и делаем.

Это рутина. У меня за время пандемии были десятки интересных вызовов, но они никак не связаны с ковидом. Хотя слышали резонансный случай у нас в деревушке Селиярово, который засняли, и видео выложили в интернет? Местные жители не совсем адекватно отреагировали на прилет вертолета, из которого вышла бригада в СИЗах и с эвакуационным модулем. Некоторые деревушки же с миром не контактируют, и для них пандемия – это «что-то там, где-то там, нас это не коснется». А тут прилетел вертолет с людьми, облаченными в химбиозащиту, да еще и с оборудованием, которое они видели только в страшных фильмах про зомби, – они сразу и подумали, что это какой-то заговор, и всю их деревню хотят изжить. «Городские приехали – вы сейчас привезете нам эту инфекцию, мы тут все повымираем, а вы заберете наши угодья. Давайте улетайте, нам тут этого не надо, мы вас не звали, без вас справимся».