«Когда человек – герой, он не имеет права на слабость»

В некоторых интервью с медицинскими работниками возникала тема выбора, его наличия либо отсутствия. Одни врачи сами принимали решения и отправлялись в «красные» зоны по своему желанию. У других возможности выбирать не было: их лечебные заведения перепрофилировали, так что им приходилось работать в инфекционных стационарах. Иначе можно было потерять работу.

Некоторые медработники из «красных» зон зачастую противопоставляют себя тем, кто отказался от работы с коронавирусом. Это вполне объяснимый феномен: нам всем свойственен ингрупповой фаворитизм, потому что мы так психологически устроены. Люди лучше относятся к членам своей группы, и хуже – к тем, кто находится за ее пределами. Вероятно, в условиях стресса эта поляризация обостряется, потому что у человека есть потребность опираться на близких ему людей, например, на коллег и представителей профессионального сообщества. Он чувствует сопринадлежность к своим и испытывает неприязнь к людям, которые отказались бороться с ковидом. Это нормальный социально-психологический феномен. Конечно, так ощущают себя не все члены сообщества: одни в большей степени чувствуют враждебность к внегрупповым представителям, а другие – в меньшей и относятся к ним с бо́льшим пониманием.

Я думаю, со временем поляризация пройдет, медицинское сообщество станет более целостным. Так или иначе, все понимают, что люди разные и имеют право такими быть, они находятся в разных жизненных ситуациях, испытывают различные потребности. А базовая психологическая потребность – это стремление к безопасности. Есть люди, которые очень сильно ощущают эту потребность, а есть те, кто больше склонны рисковать. Это во многом зависит не только от индивидуально-психологических особенностей (темперамента, эмоциональной реактивности, тревожности), но еще и от контекста, в котором человек находится. Понятно, что одинокой маме будет труднее отправиться в «красную» зону, чем человеку, у которого более стабильная жизненная ситуация.

С началом пандемии многим врачам пришлось временно сменить специализацию, перепрофилироваться, отправиться в «красную» зону, и это повлияло на их профессиональную идентичность. У врачей до эпидемии (и у вчерашних студентов, и у оперирующих хирургов с 20-летним стажем) уже было какое-то представление о себе как о профессионалах. Попав в ковидные стационары и реанимации, многие скорее всего начали спрашивать себя: а насколько мне соответствует то, что я здесь делаю?

Возможно, этот конфликт выглядел бы иначе, если бы объявили чрезвычайное положение. Тогда было бы понятно, что все находятся в некоторой степени на войне, и в данный момент происходят тяжелые события, которые невозможно изменить, остается только их принять. Но сегодня страна живет примерно так же, как и раньше: люди работают, дети учатся в школах и в детских садах, кто-то ходит по театрам, в кино, в рестораны и так далее. При этом многие врачи – профессионалы своего дела – по-прежнему вынуждены заниматься тем, что, возможно, им не интересно и не нравится. Это действительно тяжело и переживается как несправедливость. Наверное, те врачи, которые чувствуют осмысленность своей работы в инфекционном стационаре и ощущают, что именно здесь и сейчас в наибольшей степени нужны и важны, испытывают менее выраженный конфликт идентичности.

Как я понимаю, большинство медицинских работников ощущают, что пандемия – это временное явление. Хотя сроки окончания не заявлены, и никто не знает, как долго она продлится, все же существует надежда, что эпидемия когда-нибудь закончится. Но неопределенность усугубляет негативное эмоциональное состояние: гораздо легче выдерживать тяжелую нагрузку, если знаешь, что она временна, и есть конкретная граница, срок, когда станет легче.

С одной стороны, героизм ассоциируется с максимально осмысленной жизнью: в это время человек ощущает себя нужным, востребованным, он может реализовывать свой потенциал. Но в то же время героизм в одной сфере сопровождается дефицитом в другой, это можно легко проследить в героических нарративах. Например, пока один из самых первых в истории героев – Одиссей – совершал подвиги, его сын Телемах рос без отца.

Сегодня общество навязывает героизм медицинским работникам, и это формирует давление ожиданий. Мне кажется, не должно быть такого давления: нельзя объявлять людей героями, если они не готовы ими быть. Потому что, когда человек – герой, он не имеет права на слабость, а это очень тяжело. Да и способность жертвовать собой не должна быть следствием социального давления. Если навязывать социальную роль героя, то существует риск, что человек будет чувствовать дистресс и психологическое истощение. Так что, думаю, есть смысл говорить о героизме по результатам, но не в процессе.

К тому же герои имеют право на собственный рассказ о подвигах. В таких нарративах, как правило, много боли, страха, других тяжелых переживаний, потому что путь героя сложен и полон экзистенциальных вызовов. Но это, как я понимаю, нашим государством запрещено. Врачи вынуждены подписывать документы о неразглашении и не могут рассказывать даже в своих личных блогах, что с ними происходит. Соответственно, мы живем в государстве, где настоящий героический нарратив невозможен, можно только увидеть и услышать его позитивную часть.

Плюс существует противоречие: с одной стороны, медицинские работники – герои, а с другой – о них мало, кто заботится, у них высокая нагрузка, они теряют пациентов, потому что им не дают достаточное количество ресурсов.

Моральная травма – это переживание тяжелого дистресса из-за того, что человек что-то совершил или не предотвратил, или был свидетелем действий (или их отсутствия), которые противоречили базовым моральным убеждениям. И при этом подобные действия привели к тяжелым последствиям. В таких ситуациях эмоции обычно переживаются в полном объеме не во время, а после происшествия. Человек ощущает чувство вины, стыда, обиды, в крайних случаях развиваются психические расстройства (депрессии, ПТСР, усиления зависимостей), а также повышается риск суицида.

Весной я работала над статьей о рисках моральной травматизации среди медицинских работников. Я тогда опиралась на репортажи и блоги англоязычных и американских врачей, которые писали, как они теряют пациентов в связи с недостатком ресурсов. Больные умирали у дверей больниц и в приемных покоях, так и не получив помощи, мобильные морги были заполнены трупами. Врачи и медсестры рассказывали, что ощущали собственную беспомощность, потому что не понимали, как лечить болезнь, про которую ничего неизвестно. Это все стало источником моральной травмы медицинских работников.

Мне до сих пор неясно, как переживали и переживают пандемию врачи, медсестры, санитары в России, потому что практически никто об этом ничего не рассказывал. Были отдельные журналистские репортажи, но их явно было недостаточно, чтобы понять людей и их переживания тяжелых событий. Я знаю лишь отдельные факты. Например, известно, что в Дагестане врачи теряли пациентов, потому что просто не успевали их принять, и люди умирали в машинах скорой помощи. А как это было в других регионах – непонятно. Только иногда некоторые врачи писали на своих страницах в соцсетях о том, что происходило, тем самым подвергая себя угрозе увольнения.

Но проблема здесь не только в запретах и государственной цензуре: есть основания полагать, что обычные люди тоже не готовы встречаться с тяжелым опытом врачей. Учитывая расщепленность и поляризацию общества, а также общий уровень враждебности ковид-диссидентов, медик может получить вторичную психическую травматизацию, если опубликует свой взгляд и свои переживания.

Мне кажется, за последний год люди стали иначе относиться к врачам: их начали больше уважать, благодарить. Скорее всего это отношение какое-то время продлится, а потом интенсивность снизится до определенного предела, как это обычно и бывает.

Но я уверена, что будет увековечена память тех медработников, кто погиб во время эпидемии. Еще, думаю, будут сформированы традиции выражения благодарности медикам за их труд в это сложное время. Например, в Нью-Йорке регулярно чествуют пожарных, которые тушили пожар в башнях-близнецах в 2001 году. Люди создают ритуалы, которые позволяют им сохранять в памяти жизненные события. Это придает автобиографическому нарративу целостность и устойчивость, что, в свою очередь, делает человека более крепким, дает опору.