«Когда медик паникует, успокоить больного он не может»

Мне сегодня очень больно за медиков, потому что врачи, в отличие от представителей многих других специальностей, оказались заложниками своего чувства долга и той системы здравоохранения, которая возникла на месте советской медицины. И те, кто не справились с этим противоречием, выгорели очень сильно.

Во время пандемии всем пришлось работать на пределе. Медики из Ленэкспо (временный госпиталь для пациентов с коронавирусом в Санкт-Петербурге. – Прим. ред.) рассказывали, что там в день на одного врача приходилось до 50 больных. Физически не было возможности со всеми пообщаться, поговорить, успокоить.

Знакомые медики сами шили СИЗы. В больницах раздавали какие-то тоненькие синтетические маски, в них и здоровому человеку сложно находиться, а если врач уже в годах, у него своих болячек хватает, то ему в них было просто невыносимо. В итоге медики сами покупали полотно, шили себе средства индивидуальной защиты. А у нас город – миллионник, не какая-то глухая деревня.

В другой больнице вначале не было ни масок, ни СИЗов – медики возмущались, жаловались начальству, писали письма наверх. Ничего не менялось. Первая смерть врача была именно там. А потом главный врач той больницы получила награду за то, как она доблестно преодолевала ковид. С такими вещами было трудно смириться.

А в это время в интернете писали, как в других странах медикам хлопают с балконов, как врачи живут в предоставленных государством отелях рядом с больницами. Но у нас ничего подобного не было. Некоторые медики сами переезжали на дачу или снимали номера в самых дешевых гостиницах, чтобы не принести ковид в семью, а потом неделями мечтали вернуться домой, помыться в своих ваннах и поспать в своих постелях. Но большинство врачей так и остались жить в своих квартирах, и когда они приходили домой, их встречали дети, бабушки и дедушки, которые тоже требовали внимания, а врачи боялись их заразить.

Ковид разогнал рабочие команды. Коммуникация – это очень важная история, это поддержка команды, ресурс безопасности. Но во время пандемии все общение перевели в чаты WhatsApp, работников разделили, а некоторых медиков даже периодически перебрасывали в другие больницы, потому что там не хватало специалистов.

В «красной» зоне врачи чувствовали себя по-разному. Всех подкосила усталость от сострадания людям. Анестезиологи-реаниматологи – золотые ребята, они привыкли к такому темпу работы, к смертям, к сложностям, так что худо-бедно держались. А у офтальмологов-то до этого на приемах никто не помирал, и им надо было как-то справляться и дальше жить со своим опытом из «красной» зоны.

Первое время, когда медики рассказывали про работу (и в «красной» зоне, и не в «красной»), мне приходилось по два-три часа просто сидеть и слушать, чтобы они могли хоть кому-то высказаться. Рядовые кардиологи, офтальмологи, гинекологи, экстренно обученные на инфекционистов, говорили об ужасах, к которым они не привыкли, о беспомощности, когда при них умирали люди в ковидных палатах.

У многих медиков остался страх, что снова придется идти в «красную» зону. У нас на этой неделе заново открылись три ковидные больницы, и бедные урологи, гинекологи сразу вздрогнули, потому что «а вдруг и нас». Хотя некоторым молодым врачам там даже нравится: деньги хорошие платят.

Медики были поставлены в совершенно нечеловеческие, невозможные условия. У нас в городе зимой так было: выйдешь на перекресток, там сразу три скорые в поле зрения попадаются, а четвертая еще сигналит сзади. И в условиях, когда машина по шесть-восемь часов стоит в очереди в больницу, быстро приехать на вызов невозможно. А это была рядовая ситуация. 

Непонимание, когда закончится пандемия, отсутствие возможности соблюдать правила и нормально выполнять обязанности, быстрая смена рекомендаций сверху привели к тому, что многие врачи начали расставаться с профессией. Причем часто уходили люди-бриллианты – те, которые отработали много лет, давно могли выйти на пенсию, но продолжали работать, потому что голова хорошая, силы позволяют. А во время пандемии они просто не выдерживали безумной нагрузки. 

В ковидных больницах остались в основном либо молодые, либо те, кому 50–60 (им некуда деваться, надо до пенсии доработать). И медики в возрасте так говорили о работе: «Ну, родители умерли, дети выросли, мы сейчас только на судьбу полагаемся». Конечно, они носили СИЗы, которые им предоставляло государство, но психологически были готовы ко всему. 

Главврач одной из больниц как-то пожаловалась в официальном интервью, что у нее уволились 30% медицинского персонала. А это серьезная больница, свежеотремонтированная, не маленькая. И ей пришлось набирать новых сотрудников. В итоге в «красную» зону отправили много студентов. И, отработав несколько месяцев, часть из них сказали: «В больницу больше ни ногой, мы лучше в фармакологические фирмы пойдем. Увидели, как врачей на амбразуру кидают».

Многие медики, которые все еще остались в профессии, думают о пенсии: «До отпуска дотяну, а там уже как карта ляжет, может, и не вернусь на работу». Говорят, что всех денег в мире не заработаешь, вспоминают, что внукам нужны бабушки и дедушки.

И мне кажется, что, конечно, будет плохо, когда кончатся койки, но еще хуже – когда кончатся врачи. 

Сейчас у медиков есть первостепенные проблемы: маски на работе, конечно, есть, но не хватает достойных СИЗов (респираторов с защитным фильтром, клапаном и т. п.). Потом медики боятся, что могут заболеть, волнуются за пациентов, за близких, за друзей, их тревожит, что пандемия не кончается, они устали от безнадежности и постоянных смертей. Про коммуникацию «врач – пациент» на приемах говорят очень редко, просто потому что выгорели, и есть, помимо этого, много более важных проблем. Более того, для выгоревшего врача больной стал какой-то унифицированный – когда у медика пять-шесть минут на пациента, как мне сказал один доктор, «до внутренних миров дойти не успеваешь». 

К тому же проявилась еще одна сложность. Те врачи, которые все-таки старались не только лечить пациентов, но и утешать их, сами зачастую не понимали, почему у них ничего не выходит. Оказалось, когда медик паникует, успокоить больного он не может. Если у врача проблемы, например, с давлением, он будет великолепно лечить больных с гипертонической болезнью, потому что сам все таблетки принимал, знает. А если у врача какая-то психопатология – тревога или паника, он никогда не избавит от страха пациента, и они будут «хором бояться вместе». А тот, кто боится, болеет хуже – это уже известный факт, сегодня на эту тему появилось много научных работ, и практики это знают.

При этом сами медики плохо умеют бороться со стрессом, паникой, тревожностью, и все равно не идут к психологам. А если и идут, то – к врачам: «Дайте нам таблетки, чтобы мы были сильными и выдерживали все на свете». Врачи считают: раз есть лекарства от поноса, то есть лекарства и для сил. 

Вначале медики не понимали, насколько затянется пандемия, поэтому у некоторых были азарт, блеск в глазах, чувство, что они на передовой, на войне. Эти медики как раз и выгорели первыми: на высоком адреналине долго не продержаться – организм истощается. Сильные эмоции – тревога, агрессия, паника – прошли, и сейчас у многих началась астения. Отсутствие сил – это главная проблема, от этого есть лечение лекарствами и психологические ресурсные техники.

За пандемию многие медики переболели, у них постковидная астения сплошь и рядом. А постковидный синдром, он же не только проблемы тела затрагивает, он и на психику влияет. Некоторые врачи говорят, что раньше, когда видели больного, сразу понимали, что у него за болезнь, как ее лечить, как выстраивать контакт с пациентом, каков прогноз. А теперь им приходится, как третьекурсникам, собирать симптомы и синдромы, по кирпичикам складывать их, а потом думать, чем лечить. Люди описывают это состояние как туман в голове, за ним часто стоят нарушения высших интегративных функций мозга. И эту астению без таблеток одной психотерапией или психогигиеническими мерами не вылечить.

А у многих врачей же обостренное чувство долга, они из последних сил работают, несмотря на постковидный синдром, а потом выгорают и сталкиваются с тяжелыми последствиями ковида. У кого-то давление скачет, у кого-то сахар растет, случаются отсроченные инфаркты и инсульты. 

Если появляется агрессия, но пока есть силы, можно спасаться посильной физкультурой. Когда заяц от волка убегает, то у него и давление повышается, и сахар растет, и тахикардия, но он реализует свой адреналин. А если зайцу бежать некуда, он замирает, адреналин разрушительно действует на его тело, и стресс провоцирует психосоматические болезни. Так что формат «упал – отжался» иногда отлично помогает.

Вообще для канализации агрессии есть много коротких техник. В организме определенная группа мышц связана с определенными отрицательными эмоциями, например, кулаки и челюсти – со злостью. Когда видите, что у вас руки сжаты, или сумку держите так, что пальцы белеют, то надо поработать кулаками – раз 10 сильно сжать-разжать, как с эспандером. Воздействуя на мышечный зажим, можно повлиять на отрицательную эмоцию, эта техника реально работает.

С зубами та же ситуация. Стоматологи говорят, что за последнее время у многих больных появился бруксизм – когда человек скрежещет зубами даже во сне. Это значит, что у человека зубы сжаты, хочется «укусить врага». Только врага нет, зато есть булочка или колбаска, и укусить их можно очень много. Поэтому люди так растолстели за пандемию. В подобной ситуации надо утомить мышечный зажим: взять жвачку, может, даже три штуки, или начать обед с грубой пищи – салата из капусты, моркови, редьки, а затем приступить к мягким котлетам. Иначе можно очень много съесть.

Еще есть техники МЧС. Самая простая техника в остром стрессе – быстро умыться ледяной водой. А после надо попытаться любыми путями активировать левое полушарие мозга. Если очень грубо: паника, как любая сильная эмоция, активирует правое полушарие, поэтому надо быстро активировать левое. Для этого подойдет подсчет цифр: можно вспоминать даты из биографии или просто отнимать семерки: 100, 93, 86 и так далее. Еще можно в течение двух-трех минут позволить себе хорошо, глубоко, со вкусом позевать. Два-три зевка – и гипоксия в эмоциогенных зонах мозга устраняется. 

Еще помогает юмор. Мы на работе в больнице даже сделали второй чат в WhatsApp для психологической разгрузки. В какой-то момент в основном чате, где все дела обсуждали, стали возникать какие-то юмористические штучки. Часть врачей начала резонно сердиться, мол, это пространство для работы, зачем засоряете. Я объяснила, что смех нивелирует страх, канализирует агрессию, начальство поняло, и мы мгновенно создали дополнительный чат. 

Многие врачи почувствовали себя беспомощными и в медицине перед коронавирусной инфекцией, и в жизни. А беспомощность – одно из самых разрушительных чувств, и если медик ощущает его, надо срочно искать другое место, где он не будет так себя чувствовать, где он сможет что-то достойно сделать сам, например, в огороде, с ребенком или с друзьями.

Физиолог Ганс Селье, изучавший стресс, когда-то сказал: «Я не могу навести порядок в своей Канаде, и в своем городе не могу, и на своей улице не могу. Но я попробую что-то изменить в своей семье. И если там все будет хорошо, то мне будет легче переносить факт, что в Канаде столько всего неправильного». Его тут же спросили, а что, если у вас нет семьи? «Тогда, – ответил Ганс Селье, – я наведу порядок в своей голове».

Наверное, поэтому для врачей так важна семья: раз они не могут что-то изменить в стране или на работе, то хотя бы у их близких все должно быть хорошо. Медики очень волнуются за своих родных, боятся их заразить или просто ухудшить качество жизни. Ведь было огромное количество историй, когда врач приносил ковид домой. Например, одна доктор заболела и выгнала всех родных жить на дачу. Родственники не хотели уезжать, потому что доктор была не молоденькая, они боялись бросить ее с ковидом – кто-то же должен был хотя бы стакан воды принести. Но она настояла, осталась одна и едва не погибла: ее в последнюю минуту госпитализировали. Врачи совершенно беззаветны, не думают о себе – только о близких, о пациентах. 

Возможно, государство должно подумать, что оно может сделать для семей медиков. Представьте реальную ситуацию: ребенок-школьник, его папа с мамой работают в «красной» зоне, а что делать с ребенком, если родители заболеют? Отправить к бабушке? А если бабушки нет? Надо предлагать какие-то выходы, профиты для семей медиков, это точно имеет смысл.