«Культурные паттерны поведения в отношении пандемии сформировались очень давно»

Что во время пандемии для вас оказалось особенно примечательным, возможно, удивительным и парадоксальным?   

Эдуард Понарин: Любая чрезвычайная ситуация – это прожектор, который высвечивает те или иные особенности социального устройства. Когда на раннем этапе пандемии был установлен жесткий карантин, я наблюдал, как ведут себя граждане. Тогда меня особенно поразило то, что гастарбайтеры из Средней Азии (в Петербурге, как и в Москве, их довольно много) дисциплинированно ходили в масках, в отличие от наших граждан, хотя от масок в то время еще никто не успел устать. По мере развития пандемии я наблюдал все больше интересных случаев. Чтобы как-то осмыслить их, я обращался и к художественной литературе, описывающей характер русского народа, и к историческим фактам, интересовался общедоступными данными по заболеваемости в разных странах, сопоставлял все это с данными международного исследования Values in Crisis, которое проводит наша лаборатория¹. В этом исследовании участвуют несколько стран, включая Россию.

Как вы можете объяснить различия в поведении разных народов во время пандемии? 

Эдуард Понарин: Размышляя о пандемии, я обратился к известной работе философа Фридриха Ницше «Генеалогия морали». Он связывал происхождение морали с наказаниями, последовательно применяемыми в течение длительного времени. Таким образом в ходе длительного исторического процесса гражданам прививалась дисциплина, характерная теперь для данной культуры. В том, как по-разному населения разных стран реагируют на вызовы пандемии, мы наблюдаем культурные различия между этими странами, иногда различия между разными регионами внутри одной страны. Скажем, в Германии мы видим четкие различия между протестантскими и католическими землями. При этом немцы в целом – уже нерелигиозный народ. Но какие-то исторические следы религии, подобно свету потухшей звезды, до сих пор заметны. И, кстати, заболеваемость в протестантских землях значительно ниже, чем в католических.  

Мы видим, что два региона в мире выделяются как наиболее успешные в борьбе с пандемией: Восточная Азия и Северная Европа. Оба региона – очень разные, у них мало общего, но тем не менее в борьбе с пандемией они показывают одинаковый результат – в культуре этих регионов можно найти что-то общее, что обеспечивает успех в борьбе с пандемией. Заметьте, в первой группе представлены политически очень разные страны. Япония, Южная Корея – демократические общества. Китай, Сингапур, Вьетнам – авторитарные. Другая относительно успешная зона – Северная Европа: протестантские земли Германии и Скандинавия. Швеция здесь слегка выделяется, потому что ее правительство приняло особую политику в отношении пандемии, но и в этой стране заболеваемость очень низкая, хотя и выше, чем в соседних странах.

Важно сказать, что с отсутствием солидарности и доверия друг к другу сильно коррелирует социальное неравенство. Социальное неравенство (например, в США или России) приводит к атомизации общества и игнорированию интересов окружающих, поскольку выходит, что для разных социальных слоев функционируют разные нормы. Чем больше экономическое неравенство, тем сильнее медианный доход отстает от среднего дохода. Это означает, что все больший процент населения зарабатывает ниже среднего уровня и ощущает себя отверженным системой. Такой же механизм работает и в социальных сетях. Есть исследования, показавшие, что участие в социальных сетях приводит к актуализации социальных сравнений, поскольку в сетях все, как правило, стремятся выглядеть лучше, чем есть на самом деле, поэтому все чувствуют, что они на самом деле хуже других, а отсюда происходит эрозия социального капитала, в том числе доверия. В то же время в Скандинавии социальное равенство приводит к совсем другому типу индивидуализма, который ограничен общепринятыми нормами.

Вы говорите о доверии как о культурно-историческом факте, независимо от реакций людей на конкретное развитие ситуации или на конкретные меры правительства? 

Эдуард Понарин: Да. Скажем, в России 1990-х недоверие было разумной практикой, но в данном случае я говорю не столько о ситуационном доверии, сколько о доверии обобщенном (можно ли доверять другим людям или нельзя?) и институциональном (насколько вы доверяете полиции, судам и т. д.?). Конечно, в ответах на подобные вопросы большую роль может играть даже единичный личный опыт индивида. Но эффекты подобных личных ситуаций вымываются законом больших чисел – понятно, что такое влияние случайно.  

Если говорить о пандемии, важно смотреть на глубинные пласты – исторические и культурные. Культурные паттерны поведения в отношении пандемии сформировались очень давно. Они связаны с относительно недавней историей крайнего социального неравенства в виде крепостного права, вызвавшего отчуждение от власти подавляющей части народа. В народной среде в связи с этим постоянно распространялись самые невероятные слухи о заговорах чиновников, скрывавших правду от царя или погубивших его. Вспомним, например, ситуацию с холерными бунтами в России в XIX веке. В Петербурге и в военных поселениях Новгородской области проходили массовые беспорядки. И из-за слухов о том, что врачи в сообщничестве с начальством травят народ, люди убивали врачей и офицеров. Ситуация вышла из-под контроля: никто не знал, что делать. Тогда император Николай I выехал к огромной толпе на Сенной площади, встал перед ней и закричал: «На колени!» И толпа бухнулась на колени. После этого он сказал: «Идите и замаливайте свои грехи». И толпа пошла. Так бунт прекратился. Здесь сработала твердость и решительность со стороны власти. Если говорить о нынешней ситуации, власть не проявляет твердости и последовательности в своих действиях. А глубинные культурные паттерны просто так никуда не уходят. Они, конечно, трансформируются: в XIX веке было много немцев среди врачей и офицеров, и этого факта простому человеку уже было достаточно, чтобы предположить, почему они травят народ. Но сейчас, разумеется, нарратив несколько поменялся, произошли структурные изменения – образованных людей стало больше, но все-таки глубинный паттерн сохранился. И мы его постоянно встречаем в литературе и жизни. Теории заговора или ковид-диссидентство, которые мы видим сегодня, сильно коррелируют с уровнем доверия друг к другу и правительству. По нашим данным, на момент первой волны в России 38% людей считали, что ковид – заговор, мистификация. На общем фоне выделяется один регион, где диссидентов значительно меньше, – Санкт-Петербург. При этом в Москве – те же самые 38%, что и в целом в России.  

С чем это связано? 

Эдуард Понарин: Я связываю это с крепостным правом. Люди не доверяют власти, потому что исторически у них было мало оснований ей доверять. Власть брала налоги, брала людей в рекруты, все время что-то требовала. Почему в Петербурге меньше ковид-диссидентов? Потому что в окрестных землях, особенно северных, было мало помещиков. Скажем, в Карелии их не было вообще, крестьяне были государственными. Они тоже были крепостными, но все же произвола в их отношении было меньше, они жили своим умом. Кроме того, Петербург – город не только потомков крестьян, но и бывших лавочников, прибалтийских немцев, финских работников и прочих свободных иностранцев. Поэтому потомки этой среды в чем-то отличаются. 

Выходит, что неудачные действия власти в период пандемии позволили актуализироваться давнему культурному паттерну? 

Эдуард Понарин: Думаю, да. В России действия власти в период пандемии были и остаются непоследовательными, что, скорее всего, говорит о том, что ее представители не совсем понимают, как справиться с ситуацией. Во время жесткого карантина весной 2020 года у людей накапливались усталость и недовольство, и власть стала опасаться, что рано или поздно локдаун выльется в волнения или как минимум приведет к нежелательным электоральным показателям. И из-за этих опасений власти пришлось действовать непоследовательно. А непоследовательность, возможно, еще более опасна.

Можно ли сказать, что непоследовательность власти проявилась и в ситуации с вакцинацией?   

Эдуард Понарин: Конечно. Вакцина у нас готова уже давно, активные меры по вакцинации тоже можно было принимать давно. Помню, в 1977 году в СССР была эпидемия гриппа (нового опасного штамма). Тогда в школы, на предприятия приезжали медицинские бригады с вакцинами и всех поголовно вакцинировали, не спрашивая. Рычаги влияния на людей у власти есть и сейчас. И это не только давление через работодателей. Есть мощный пропагандистский аппарат. В любом случае при такой, в общем-то, авторитарной централизованной системе власти давно можно было обеспечить высокие показатели вакцинации и не допустить третьей волны, которая по тяжести близка к предыдущим волнам. 

Многие люди не готовы принять такую позицию, поскольку для них жесткие меры правительства означают ограничение их автономии и права выбора.  

Эдуард Понарин: Когда-то широко были распространены оспа, полиомиелит, но сейчас этих заболеваний нет. Почему? Потому что когда-то в родильных домах, никого не спрашивая, прививали детей от оспы. Что лучше – сохранить право человека на его выбор или уничтожить оспу? Думаю, что уничтожить оспу. 

Что нового пандемия вносит в повседневную жизнь людей и институтов? 

Эдуард Понарин: Поскольку пандемия продлится, скорее всего, два-три года, в плане культурных различий ничего существенного не произойдет. Для того чтобы культурные различия сформировались и усилились или, наоборот, ослабли, требуется значительно больше времени. Теория социализации показывает, что культурные установки, сформированные в ранней молодости, если ничего катастрофического не происходит, сохраняются на протяжении практически всей жизни. Сами эти культурные установки могли возникнуть как паттерн задолго до рождения индивида. Мы говорили о XIX веке, потому что то, что происходило во времена Николая I, с оговорками, проявляется в России до сих пор. То, что происходило при китайских императорах, проявляется в Китае до сих пор. В этом смысле резкий шок, связанный с пандемией, в краткосрочной перспективе влияет на многое, но фундаментально не меняет ничего. 

Согласны ли вы с тем, что пандемия меняет нормы физической дистанции? 

Эдуард Понарин: Разумеется, но сопротивление этим изменениям довольно сильное. Кстати, ситуация в Восточной Азии схожа с ситуацией в Северной Европе еще и потому, что люди в этих регионах высоко ценят свое личное пространство, поэтому им проще соблюдать необходимую сегодня социальную дистанцию. В этой связи вспоминается рассказ Юрия Сенкевича о плавании с командой Тура Хейердала на папирусной лодке «Ра». В их интернациональной команде был японец, которому пришлось очень тяжело на небольшой лодке в тесном контакте с другими членами команды. Стресс испытывали и другие участники плавания. Однажды кто-то из членов команды сгоряча пнул этого японца. Для японца это серьезное оскорбление. Но он ничего не мог сделать и просто заплакал. Вся команда его утешала. Хотя японцы живут очень скученно, они блюдут дистанцию, даже рукопожатия – редкость. 

Пандемия еще не завершилась, но, может быть, уже можно сказать, в чем заключается ее основной урок? 

Эдуард Понарин: Необходимо просвещение. В Европе начиная с XVII века или даже раньше набирал силу научный взгляд на природу. Социальные потрясения, которые наша страна пережила в XX веке, привели к разочарованию людей в рациональности. После распада Советского Союза рациональный взгляд на мир уступил место самым разным верованиям. Россияне с точки зрения ценностных установок сделали шаг назад – сдвинулись по шкале «традиционные/секулярные ценности»² в сторону традиционных.  

Кроме просвещения, я бы отметил необходимость рационального, последовательного, решительного подхода со стороны властей. Такой подход очень много значит для повышения у людей доверия к власти. Если власть себя ведет непоследовательно, например дает обещания, но не выполняет их, или постоянно меняет решения, не демонстрируя ясной и твердой позиции, люди разочаровываются в ней. И это очень вредно как для самой власти, так и для общества в целом.  

Наконец, важно, чтобы социологи рассматривали большие временные отрезки, а не только то, что происходит в данный момент. Историко-культурное сопоставление разных обществ, а иногда – и разных регионов, позволяет многое понять в нынешних представлениях и поведении людей. 

_______________

¹Лаборатория сравнительных социальных исследований имени Рональда Франклина Инглхарта (НИУ ВШЭ). 

²Согласно теории социолога и политолога Рональда Франклина Инглхарта, культурную эволюцию на рубеже XX–XXI веков характеризовал постепенный переход от материалистических ценностей, связанных с выживанием и безопасностью, к постматериалистическим, связанным с самореализацией и расширением прав. Более ранний по времени переход – от ценностей традиционных, связанных с родственными отношениями и религией, к секулярным, связанным с рациональным взглядом на природу.