Мария Вятчина: «Общество героизирует медиков, а вместе с тем отторгает»

В моем медучреждении перепрофилировали лишь некоторые отделения, а часть больницы продолжила работать как обычно. В ковидных отделениях остро не хватало младшего персонала, и на эти должности приглашали людей со стороны, причем рекрутировали всеми возможными способами, в том числе на Superjob и HeadHunter. Звали и студентов медвузов: ребят с первых курсов – на позиции младшего персонала, а тех, кто заканчивал университет, – на позиции среднего.

Всех волонтеров, которые приходили в госпиталь, официально оформляли на работу по трудовому кодексу. Как нам объяснили, это было сделано, чтобы в случае болезни, больница могла оказать человеку помощь. Для меня это стало своеобразным вызовом: я думала, что буду волонтером, человеком, который просто иногда приходит и помогает по мере возможностей, а тут появились обязательства в виде трудового договора.

Еще в конце марта в Санкт-Петербурге приняли постановление, запрещающее медикам работать по совместительству. И мне пришлось брать отпуск за свой счет на основной работе, чтобы трудоустроиться в больницу.

Я сразу была готова на любую должность в «красной» зоне. Мне предложили позицию сестры-хозяйки, причем представили эту должность как более привилегированную, потому что формально у нее другой график. Обычно санитары выходят на сутки, а у сестры-хозяйки – пятидневная рабочая неделя. Меня взяли на полставки, и я должна была находиться в «красной» зоне примерно с восьми утра до двух дня.

Сестра-хозяйка занимается всем, что связано с материальным обеспечением отделения: собирает грязное белье и отдает в стирку, выдает чистое, смотрит, хватает ли запасов и расходных материалов. Например, если требуются дополнительные места для пациентов, придумывает, где найти кровати, подушки, одеяла. Естественно, человек, который впервые попал в больницу, не мог на себя взять эти обязанности. И мне очень помогла старшая сестра отделения, она сразу сказала: «Хорошо, что ты к нам пришла, мы тебе поможем».

У нас в отделении была такая установка: мы не делили обязанности на должности, а делали все, что могли. Так что я дополнительно выполняла работу санитаров. Еще несколько раз заменяла медицинских регистраторов – вводила данные в систему во время приема пациентов на госпитализацию. Когда начался большой всплеск заболеваемости, регистраторы (их было только двое) работали без выходных, подменяя друг друга. Они очень уставали, и руководитель предложила их немного разгрузить.

Мой график постоянно менялся. Вообще я должна была работать пять дней в неделю, но иногда выходила на другие смены, чтобы закрыть дыры, возникавшие в штатном расписании, подменить кого-то или быть на месте в самые нагруженные работой часы.

А потом в июне, когда официальные показатели заболеваемости пошли вниз, сотрудников начали сокращать. Нас слили с другим отделением, где не было штатной единицы сестры-хозяйки, так что мне предложили стать санитаркой. Санитары работали по другому графику – две смены в сутки. И я приходила на первую смену, потом отдыхала и снова надевала СИЗ, чтобы отправиться в «красную» зону еще на шесть часов.

Среди волонтеров было много людей, которые далеки от медицины, но все равно по каким-то причинам пришли в госпиталь. И меня приятно поразило, что остальные сотрудники спокойно отнеслись к этим людям. Мои коллеги знали, что я не медик, а социолог. И на второй день работы ко мне подошла медсестра, отвела в сторону и серьезно произнесла: «Я придумала тебе тему диссертации».

В госпитале я много чему научилась. Например, теперь знаю, как пользоваться ингаляторами. Еще поняла, для чего назначают те или иные лекарства, разобралась с тем, как заполняются медкарты и работают медицинские информационные системы, которые называют просто QMS. Все, что было таким непонятным поначалу, постепенно разложилось на множество разных отсеков, стало ясно, как работают разные подразделения госпиталя.

Мытье полов – это, конечно, отдельный челлендж. Я никогда не работала официанткой, и было интересно получить опыт оплачиваемого физического труда.

Ковида я не боялась, сама не знаю почему. Старалась не думать, что очки или маска могут пропустить инфекцию, и верила в инструкции, которые скорее всего разработал какой-то квалифицированный специалист. И, кажется, это сработало: в первую волну из двух десятков сотрудников нашего отделения заболел только один человек.

Единственное, как-то раз поймала себя на мысли, что боюсь увидеть имена знакомых в списках пациентов своего отделения. Это был самый большой страх.

Самым трудным было видеть системные сбои и чувствовать, что я никак не могу повлиять на решение каких-то проблем. Это касалось самых банальных вещей, например, снабжения пациентов питьевой водой. Сначала все было отлично: нам постоянно привозили новые запасы воды. Потом число больных стало расти, но количество и скорость поставок не увеличивались. Представьте, на улице жара плюс 30 градусов, а у пациентов совсем нет питьевой воды.

Эта ситуация происходила раз за разом не потому, что в больнице работают злодеи, которые хотят, чтобы больные умирали от жажды. Просто заказ на воду до поставщика шел некоторое время, а мы были вынуждены ждать, отсчитывать часы и извиняться перед пациентами. Такая же проблема была с туалетной бумагой: не у всех пациентов были близкие, которые могли передать средства гигиены, а регулярные больничные поставки не включали такой банальный, но важный для человеческого достоинства пункт.

Еще постельное белье было дырявое, было стыдно застилать койки для пациентов. В дырах оно было не потому, что больница не может себе позволить купить новое белье, а так решила сестра-хозяйка в начале пандемии. Видимо, она подумала, что белье все равно по правилам придется уничтожать, это же эпидемиологическая опасность, поэтому можно оставить то, что похуже.

По отделению мы всегда ходили в СИЗах, пациентам и коллегам видны были лишь глаза, так что приходилось осваивать новые способы коммуникации. Например, если хотелось поддержать кого-то, проще было дотронуться до человека, а не улыбнуться – улыбку за маской все равно бы никто не увидел.

Я старалась как можно чаще разговаривать с пациентами, но нас распознавали только те, кто находились в отделение какое-то время. Как-то раз одна пациентка сказала: «Я запомнила вас по глазам, уверена, если увижу на улице, то сразу узнаю».

Наше медицинское учреждение принимало значительное количество медицинских работников, так было устроено на этапе сортировки на станции скорой помощи. И у меня была возможность посмотреть, как себя ведут врачи в роли пациентов. Оказалось, это большой вызов для самих медиков, потому что больной оказывается во власти врача, и роль пациента предполагает некоторое подчинение и принятие существующих правил. Например, у нас лежал профессор медицины, к нему постоянно приходили делегации врачей, которые у него учились. Но он все равно ощущал, что находился в подчиненном положении. Хотя и отмечал, что для него это новый опыт, и теперь он будет иначе смотреть на медицинскую систему.

Конечно, пациенты боялись, но это был витальный страх, связанный с близкими. Особенно он ощущался в первые месяцы эпидемии, когда было совершенно непонятно, как ковид распространяется. Как-то раз к нам в отделение попал участковый врач, он был очень взволнован, но не за себя, а за свою семью. Через несколько дней госпитализировали его жену, а потом маленькую дочку, все они лежали в разных больницах и некому было приносить передачи со всем необходимым.

Мы были инфекционным отделением, к нам поступали больные из приемного покоя. И если им становилось хуже, их переводили в реанимацию.

Наш первый пациент умер на второй неделе работы. Он поступил, когда у нас лежало совсем немного человек, мы с ним проводили много времени и, наверное, эмоционально привязались. Когда он умер, было больно и страшно. Тяжело было и коллегам-медикам: большинство из них были тех специальностей, которые на работе редко сталкиваются со смертью, например, терапевты или врачи ЛФК. Многие незаметно плакали: кто-то был ровесником этого пациента, кто-то представил себя на месте его жены или родителей. Еще среди коллег поднимался вопрос про профессиональную ответственность: а что мы могли сделать иначе, чтобы этого не случилось, хотя смерть этого человека напрямую не была связана с эпидемией, у него и до ковида было тяжелое заболевание.

В отделении никто из наших пациентов больше не умирал – умирали в реанимации. Когда нам сообщали о смерти пациентов, я шла в кладовку за их вещами и пыталась сделать так, чтобы они скорее попали к родственникам. Уговаривала себя, что это тоже важно, чтобы родственникам не пришлось тратить время впустую на поиски личных вещей, когда столько всего нужно сделать для похорон.

При той колоссальной нагрузке, которая была на медработниках, они все равно волновались за пациентов. Если кто-то находился в реанимации, мы постоянно узнавали, как человек себя чувствует: просили врачей посмотреть его состояние в медицинской системе или же сами ходили в реанимации. Все беспокоились, хотя, возможно, это со стороны не было заметно.

Большинство медиков, с которыми я сталкивалась, приходили в ковидные госпитали, потому что их отделения закрывали и перепрофилировали. Фактически у них просто не было выбора. Надо понимать, что у медиков есть финансовые обязательства, ипотеки, семьи, им нельзя было остаться без зарплаты на несколько месяцев.

Врачи рассказывали, что в ковидных госпиталях немного теряли профессиональную форму и не успевали следить за тем, что происходило нового в их специальностях. Но при этом они получали новый лечебный опыт и знания, обрастали профессиональными связями.

В свою очередь многие медбратья и медсестры шли в «красные» зоны ради опыта. В основном я встречала молодых ребят, недавно завершивших обучение, но были и люди, которые с помощью ковида пытались вернуться в профессию. Например, медсестра несколько лет назад ушла из медицины, а коронавирус дал ей возможность вернуться в больницу, восстановить навыки. И еще была категория тех, кому просто некуда больше пойти, потому что они были сотрудниками этого учреждения и не хотели терять рабочее место.

Вообще, для привлечения людей в ковидные госпитали использовали разные бонусы. Всем обещали дополнительные выплаты, а также пересчет стажа (один месяц работы в «красной» зоне за три месяца «обычной» работы). А студентам выпускных курсов должны были дать надбавки в виде баллов для поступления в ординатуру. Но чувствовалось несоответствие между ожиданиями и реальностью, некоторые выплаты дошли до работников только через полгода.

Мои новые коллеги не произносили громких слов о приверженности профессии, но все понимали, зачем надо приходить на работу: потому что никто другой ее не сделает. Нам часто приходили подарки от спонсоров, еще привозили обеды из кафе, и эта поддержка была внешним сигналом и знаком признательности за работу.

Медики, конечно, герои в общественном сознании, но при этом они – стигматизированные герои. В начале пандемии по городу были развешаны плакаты с лозунгами «Спасибо врачам», в чате больницы все друг друга подбадривали: «Ура, молодцы, выписали очередных пациентов», даже стихи выкладывали. Помню, наш заведующий сочинял четверостишья про уставшие глаза медсестры, которая идет с тяжелой смены домой.

А с чем сталкивались медики, выходя из дома? Их воспринимали как угрозу, как источник опасности. Из-за этого кто-то не мог встретиться с бабушками и дедушками или увидеться с детьми, которые временно жили отдельно. Медики не ездили в отпуска, не справляли праздники, даже на дачу не отправлялись, потому что боялись заразить соседей и знакомых.

Однажды у меня заболел зуб, и я не могла найти клинику, где бы мне согласились помочь. Везде надо было заполнять анкету и отвечать на вопрос: был ли контакт с зараженными ковидом. В очередном месте, куда я пришла, администратор в панике попросила меня уйти. Но вышла врач и сказала: «Вы что, они же герои, не надо прогонять, мы ее примем». Думаю, что многие медики сталкивались с подобным, но они задействовали свои медицинские сети – друзей, знакомых – и могли таким образом решать возникающие проблемы.

Это парадокс: общество героизирует медиков, а вместе с тем отторгает, потому что они – источник эпидемиологической опасности.

За последние осенние месяцы произошла банализация героизма, и сегодня уже никто про медиков не говорит. А они девятый месяц продолжают работать без перерыва и без всякого понимания, когда все закончится.

Мне нравится идея про множественный госпиталь, которую сейчас развивает портал «Соматосфера» («Somatosphere» – проект в области науки, медицины и антропологии. – Прим. ред.). Авторы пишут, что больница – это место, где не только лечат людей, а где еще много всего происходит. Пройдя буквально 10 метров от отделения, где я только вымыла полы, можно было попасть в совершенно другое пространство, например, в лабораторию или отделение реанимации и интенсивной терапии, или приемное отделение.

Приемное отделение или попросту приемник – это вообще кипящий котел, где происходило много всего сразу, там работали регистраторы, все время приезжали скорые, оттуда уходили здоровые пациенты. Мне особенно нравилось сопровождать пациента на выписку: там я понимала, что все не зря, и наконец-то можно было увидеть счастливых поправившихся пациентов, которых встречали родственники.

Для поддержания работы огромного госпиталя требовался труд разных людей. И на самом деле, человек, который занимается санитарной обработкой выходящих со смены сотрудников, не менее важен, чем врач. Конечно, врач учился много лет, в течение которых получал и развивал квалификацию. Но если бы не было человека на санобработке, то в коридорах мгновенно образовались бы очереди, и никто не смог бы продолжить работу.

Мне кажется, во время эпидемии очень хорошо подсветили роль врачей, их чувства, ощущения. Но вообще-то в медицине есть множество других должностей, и о них говорили значительно реже. Например, нигде не говорили про санитаров. А они были вовлечены в работу не меньше, чем остальные сотрудники. Именно им приходилось день за днем помогать больным в то время, когда врачи были вынуждены большую часть времени посвящать заполнению лечебной документации и дневников наблюдения за пациентами.

У меня сложилось ощущение, что нынешняя эпидемия – это не про интенсивное или инвазивное лечение, ведь лекарств от ковида нет. Скорее это про уход и заботу, которые осуществляют медицинское учреждение. Поэтому так важны роли младшего и среднего персонала, на чьи плечи ложится основная часть нагрузки.

В будущем я бы хотела обратить внимание на сферы невидимого труда, которые есть в медицине. Думаю, важно говорить о тех, чьи голоса не слышны на общем фоне, а их труд остается незамеченным. А еще очень хочется, чтобы у медиков была не только декларируемая, но и реальная возможность отстаивать свои права через профсоюзы.

Когда я пришла в госпиталь, то была очень воодушевлена новой работой. А летом стала накапливаться усталость, к тому же наступила изнуряющая жара, на улицах все цвело, в средствах защиты было неимоверно жарко. Однажды на смене я упала в обморок и очнулась от того, что дежурившая со мной врач надевала на меня обратно маску.

В июле стало известно, что наш госпиталь закрывают. Когда начались сокращения, я уволилась. Потом защитила магистерскую диссертацию и устроилась на новую работу.

Осенью началась очередная волна, отделение снова открыли. В больницу потребовались люди, мне предложили вернуться, но было понятно, что я сейчас не могу уйти из проекта и подвести коллег. Недавно приходила в госпиталь к людям, которые стали моими друзьями. Снова в их глазах увидела тотальную усталость: в больнице стало гораздо больше тяжелых пациентов, и все еще нет понимания, когда все закончится.