«Уважение возрастает пропорционально риску смерти человека»

Денис Прокофьев – заведующий отделением платных медицинских услуг, врач общей практики ГБУ3 «Диагностический центр № 5 Департамента здравоохранения города Москвы».

Моя бабушка была медицинской сестрой, мой отец – хирург, друзья отца и два родных брата – тоже врачи. С рождения меня посвящали в медицину, у нас была куча медицинских книжек, с 14 лет я был на различных операциях, мне показывали, как это делается. Поэтому для меня вопрос профессии не стоял, выбор у меня был один: первый, второй или третий мед. А по окончании я понял, что это мое, и продолжил работу в этой сфере.

До пандемии я руководил отделением, которое занималось ежегодными периодическими и медицинскими осмотрами: водительские, оружейные комиссии. Когда объявили ковид, мне поручили вести фронт обсерватора – это место, куда люди попадали либо на долечивание после стационаров, либо на изоляцию, принудительную или добровольную. Обсерватор находился на территории наших соседей, Научно-практического регистрационного центра – структуры Минтруда, которая занималась реабилитацией инвалидов и т. д. До первых пациентов не верилось, что на базе такого мирного учреждения, а не инфекционной больницы или изолятора можно организовать серьезный обсерватор. Но мы прошлись по всем этажам с главным врачом, посмотрели, где будут расположены боксы, какие будут входы. Общий коечный фонд у них составлял 270 человек, буквально за 3–4 дня они были полностью загружены, и мы начали работать: брать мазки у пациентов, вести листки нетрудоспособности, выписывать пациентов, помогать с разными другими проблемами – в пандемию на территории Москвы было достаточно много людей из регионов, они попадали в обсерваторы, потому что их снимали с поездов, с вахтовых работ.

Кому-то из врачей приходилось жить в съемном жилье и находиться отдельно от семьи на протяжении всей работы в «красной» зоне, но моя жена – тоже врач, мы работаем в одном медицинском учреждении, поэтому хотя наши риски были удвоены, нам не было в этом никакого смысла. Отношения у нас не поменялись, но, понимая ситуацию с первых дней, в квартире мы ввели ряд изменений: установили дезинфекционные коврики при входе, инфракрасные мыльницы с жидким мылом, каждый день обрабатывали ручки антисептиками.

Все старались оберегать свои семьи. Есть инкубационный период – 14 дней, поэтому даже когда у человека наступал отпуск, он выдерживал 14 дней, сдавал мазок, и если все нормально, то возвращался к своей семье. У кого была возможность, вывезли бабушек, дедушек за город, даже на достаточно далекие расстояния 400–500 километров, старались свести к минимуму контакты, общение. У меня одна бабушка с первых дней находилась на самоизоляции, поскольку ей 84 года, мы старались помогать с продовольствием: ставили, уезжали, звонили, чтобы его забрали. Многие отдавали своих родственников на лечение в больницу, но так как у меня врачебная семья, если бы что-то случилось, я бы никого не отдал – пробовал бы лечить самостоятельно дома. Были такие ситуации, когда муж лежит в обсерваторе, а жена умирает в реанимации, и люди до сих пор болеют семьями. Но даже те случаи, когда не удавалось помочь человеку, люди встречали с пониманием, и никто нас в этом не обвинял. Все знали, что мы столкнулись с абсолютно новой инфекцией и делали все возможное.

Костюмы, СИЗы и респираторы стали неотъемлемой частью работы, это воспринималось абсолютно нормально. Да, мы сталкиваемся с инфекцией чаще, чем обычный человек, но поверьте мне, что очень-очень много зараженных людей и в кинотеатрах, и в торговых центрах, и в транспорте. Просто при соблюдении иммунологических правил риск минимизируется. И слава богу, что это все-таки острая респираторная вирусная инфекция. Если бы это было проявление какой-то другой гематогенной инфекции по классу ВИЧ с тяжелейшими дефицитными состояниями, я очень сомневаюсь, что нам бы удалось справиться в такие сроки, в которые удается справиться с ковидом. Потому что класс ОРВИ нам знаком: мы подбирали класс препаратов, они меняются, выходят новые рекомендации, создаются новые препараты, но у нас хотя бы есть с чем работать. Если бы это была инфекция, как говорили, смоделированная в каких-то военных целях, нам бы никак не удалось справиться.

Среди моих коллег кто-то сразу сказал, что не будет работать – эта небольшая часть людей уволилась или взяла больничные листы (в моих отделениях такой ситуации не было). Это были люди, которые входили в группы риска. Но я думаю, что медики не будут делиться на классы: кто прошел «красную» зону, а кто не прошел, хотя таких разговоров очень много идет. Для меня такого разграничения нет: все выполняли одну задачу. Любой врач, который работал в условиях пандемии весь 2020 год – не важно, на каких постах, на каких должностях (нес дежурство в «красной» зоне, в регистратуре обычной поликлиники, начиная от младшего медицинского персонала до руководящих структур), – я считаю, что всех их можно отнести к работникам «красной» зоны, это разграничение очень условно. Хотя в «красной» зоне работать очень тяжело. Но чтобы человек вообще мог войти в «красную» зону, работает огромное число людей. А те, кто сидят дежурными врачами на приеме в поликлиниках, в регистратуре больниц, подвергаются, может быть, даже большему риску заражения. И я не вижу среди медицинского сообщества такого: «Я прошел «красную» зону». Это же нигде не написано, никто не знает, где «красная» зона: в 2020 году она была везде.

Мы сами знаем, кто чего стоит, на кого можно положиться: есть грамотные врачи, есть неграмотные врачи, есть порядочные люди, есть непорядочные люди. Все внутри медицинского сообщества знают, что это за врач, и относятся к нему либо с уважением, либо без уважения, советуются либо не советуются. Просто во время эпидемии было видно, кто самоотверженно работал, кто проявлял свои медицинские знания, а кто старался избегать.

Но медицинское сообщество должно быть едино. Внутри у нас появилась налаженность взаимодействия, объединения различных сфер. Я сейчас не беру отдельно главных врачей, обычных врачей, медицинских сестер – я говорю об общем понимании сообщества. Для работы в «красной» зоне приходилось переучивать врачей-специалистов, хотя все заканчивали лечебный факультет, всех учили по этому профилю – можно сказать, что все врачи когда-то были терапевтами. И перепрофилирование – это не проблема. Оперирующий хирург за год своего навыка не потеряет и спокойно вернется в профессию, хотя ему понадобится какое-то время. Это как велосипед: невозможно научиться кататься, а потом забыть, как это делается. Нам нужны были руки любых специальностей, и перепрофилирование было адекватным решением – иначе поликлинические и стационарные учреждения бы не справились. Это было в помощь: в «красных» зонах были врачи-неврологи, которые могли подсказать, когда проявлялась неврологическая симптоматика, врачи-хирурги – когда возникали проблемы сосудистого генезиса у пациентов. И почему во всех стационарах существуют ординаторские? Это место, где делятся клиническими случаями, за отдыхом или работая – такое общение и приводит к правильным тактикам лечения. Коронавирус сыграл объединяющую роль не только между всеми специальностями: мы общались с коллегами из Израиля, из Германии, делились нашими рекомендациями, они присылали в ответ свои рекомендации, мы консультировали каких-то больных. Ведь самое страшное – это вакуум, когда никто не знает, что делать.

До пандемии медицинское сообщество было, скажем так, закрыто. В период ковида оно стало достаточно открытым. Самое главное было – обратить внимание на здоровье, и я не вижу ничего плохого в том, что средства массовой информации приглашали врачей. Лица на плакатах – это больше маркетинг, когда нужно было призвать людей к максимальной ответственности за свои жизни. Я думаю, что мало людей понимали, кто изображен на плакатах. Мне больше бы понравилось, если бы это было что-то образное, историческое, можно было бы сделать собирательный образ. И у нас же есть уникальные признанные врачи, например: Леонид Рошаль, Святослав Федоров, Лео Бокерия, Вадим Покровский их имена даже не нужно озвучивать в медицинских кругах – это легенды, но то было решение департамента, и они сочли, что так будет правильнее. Наверное, им виднее.

Вероятно, СМИ, которые рассказывали о нас, давали адекватное представление о ситуации, и люди понимали, что есть сложности, одно государство здесь не справится. И оно бы не справилось, если бы не было помощи других организаций: различные бизнесы закупали ИВЛ, когда был их дефицит, люди помогали с закупками СИЗов, обеспечили врачей питанием. Один человек передал для «красной» зоны три ящика огурцов, фруктов, другой просто приезжал и развозил на машине врачей на дом к пациентам, на своем бензине. В штабах устанавливали кофе-машины, компании привозили кофе. Мы не просили, но каждый хотел помочь.

Появилось больше уважения к врачам. Уважение возрастает пропорционально риску смерти человека. Как только человек напуган, он понимает, что ему нужна помощь, – он обращается к врачам. Но мне кажется, что это очень ненадолго, и я уверен, что чем меньше будет риск смертности, тем сильнее будет снижаться уважение к врачам. Вообще хочется не уважения, а просто адекватности, минимальной интеллигентности, чтобы воспринимались твои рекомендации. Люди приходят к нам просить помощи, а не мы к ним, и нормальное уважительное отношение позволит людям получить эту помощь – больше не нужно ничего.

Я не знаю большого количества врачей, которые были бы награждены какими-то орденами. В основном, получили награды, какие-то привилегии люди, которые организовывали этот процесс. У нас были президентские выплаты, но это не какая-то большая сумма, которая может сильно поменять жизнь человека. Говорить о том, что сильно выросла зарплата и мы выполняем эту работу ради денег – нет. Чтобы после пандемии как-то сильно улучшилась финансовая жизнь какого-то врача – мне такие примеры неизвестны. Чтобы пришли какие-то серьезные награды людям из неруководящего состава – такие примеры мне тоже неизвестны. А сказать, что мы считаем эту работу каким-то долгом, – абсолютно нет. Мы просто делаем свою работу в любых условиях, какими бы они ни были.

Как руководителю отделения мне хотелось, чтобы у каждого из моих сотрудников осталась какая-то память. Я им заказал за свой счет монеты 25 рублей с гравировкой «ковид». Думаю, это история, которая останется с ними.

Большинство врачей – это не богатые люди, но количество вложенных в нашу работу сил, а порой и смертельных рисков, действительно высоко. Просто для того, чтобы вы могли сесть на прием, необходимо 7 лет получать образование. Но вы выходите с небольшим комплектом знаний, и дальше без врачебного опыта врач не имеет особой цены. И невозможно набрать его дистанционно, сидя дома: нужно работать именно на приеме, лечить людей, вырабатывать схемы. Еще минимум три года стажа – это 10 лет. А среди врачей есть те, которым 70–80 лет, это люди, которые накопили опыт. Число врачей в России составляет, если я не ошибаюсь, где-то 500 тысяч на всю страну, где проживает 146 миллионов человек. За период пандемии у нас смертность составила где-то две тысячи врачей. Меня волнует, что не удастся так быстро восполнить профессиональный кадровый резерв. Откуда мы будем брать те кадры, которые потеряли, – это большой вопрос.

И любой человек, который вкладывает большое количество времени и денежных средств в свое образование, в первую очередь хочет иметь достойную зарплату. Вы выполняете свою работу и приходите домой – у вас есть этот дом, есть продукты в холодильнике, есть машина, и вы об этом не думаете. То есть абсолютно средний, нормальный уровень. Но кто-то же должен платить эту зарплату, бесплатной медицины не существует: зарплата медика формируется за счет фонда ОМС. Поэтому все стало медицинскими услугами. И я не вижу в слове «услуги» какой-то большой проблемы.

Второе после зарплаты – увеличение объемов социальных гарантий: гарантия служебного жилья, санаторно-курортного лечения, возможно, бесплатного проезда в общественном транспорте. Ведь без всего можно прожить: без каких-то излишек, без машин, но всю жизнь снимать квартиру, не имея возможности ее купить, – это действительно проблема, потому что это важнейшая составляющая семьи. Поэтому вполне равноправным было бы приравнять труд врачей к военнослужащим, чтобы у нас была возможность, например получения квартир после определенной выработки времени.

И мне бы хотелось, чтобы жалобы на врачей и врачебные ошибки рассматривались врачебными комиссиями, и одного факта жалобы не было достаточно для наказания самого врача. Ведь даже судебные ошибки рассматриваются непосредственно Президиумом Верховного суда, ошибки законодателей – Конституционным судом, и так далее.

В общей сложности через нас прошло около двух тысяч людей; смерти были единичными историями, люди выписывались абсолютно здоровыми. Мы продолжаем работать: обсерваторы не так загружены, но постоянно функционируют. У нас не останавливалась и основная работа: за 2020 год было проведено около пяти тысяч периодических осмотров сотрудников школ, чтобы они допускались к занятиям здоровыми.

Я понял, что выбрал правильный путь. Я пытался сопротивляться, когда меня на него наставляли, всегда были сомнения, но пандемия показала, что есть ряд специальностей, которые во все времена будут востребованы, одна из них – врач. Это позволит вам работать, это позволит вам помогать людям, позволит содержать семью. Коронавирус показывает, что врачи – это необходимая структура общества. И если мои дети выберут это направление, я их поддержу.