«В церкви есть ресурсы для трансформации обрядовой стороны религиозной жизни – как богословские, так и практические»

С какими трудностями столкнулись прихожане и священники в период самоизоляции и пандемии? Как они с ними справлялись?

Ирина Дуденкова: Я отвечу на ваши вопросы с позиции не исследователя, а свидетеля и наблюдателя за жизнью двух московских приходов и одного – в Калужской области, где мы жили весной прошлого года. Основной трудностью церковной жизни в период пандемии и жесткого карантина стала невозможность участвовать в таинствах, причащаться, собираться у чаши Христовой. В этом проявляется то, что я называю «священный материализм»: необходимо материальное соединение с Христом, так церковь свидетельствует свое единство. Никакая трансляция этого заменить не может. Именно по линии оценки степени опасности нового вируса и необходимости карантинных мер при причащении прошли ключевые линии разделения внутри церкви. Я знаю, что вначале существовали практики тайного причащения, списки на проход избранных, приближенных, активных прихожан, маневры, которые позволяли обойти официальные запретительные меры. Но после того, как отцы почувствовали ропот и недоумение со стороны законопослушных прихожан, после массовых заболеваний духовенства и служащих храма все неофициальные практики причащения свернулись, храмы и монастыри были закрыты для посещения. 

Кажется, что дискуссии начались еще до введения режима нерабочих дней, в разгар Великого поста, когда Священный синод Русской православной церкви принял инструкцию по снижению риска передачи коронавирусной инфекции в храмах. Одной из мер стала дезинфекция лжицы перед причащением каждого прихожанина. Звучали даже обвинения в маловерии тех, кто не верит в чистоту и священность лжицы…

Ирина Дуденкова: Да, были бурные дебаты, богословские дискуссии, обсуждения между священниками и прихожанами. У меня создалось впечатление, что каждый остался при своем мнении. Нормализация в социологическом смысле слова так и не наступила. Может быть после Пасхи, когда прихожане и отцы стали сильно болеть, немного затихли голоса тех, кто выступал против любого изменения практик. С богословских позиций изменение церковных практик обосновывалось тем, что, во-первых, церковь должна быть всегда со своим народом, во-вторых, тем, что Великий пост является временем терпения и смирения для прихожан. Кроме того, приводились исторические примеры – санитарно-гигиенические ограничения в период холеры в Москве, введенные святителем Филаретом Дроздовым. 

Появлялась информация о том, что отцы не только болели сильнее, но и смертность среди них была выше. Почему это происходило?

Ирина Дуденкова: Некоторые объясняли это тем, что отцы до последнего пытались неукоснительно соблюдать всю процессуально-ритуальную сторону, продолжали индивидуально исповедовать, например. Хотя можно было ввести общую исповедь, ограничить число служащих у алтаря, часть священства изолировать, то есть организовать все более рационально. Но именно из-за ревности в служении отцы оказались очень подверженными заражению.

Проблема (не)следования ритуалу, наверное, вставала и перед обычными прихожанами. С одной стороны, они следили за эпидемиологической ситуацией, а с другой – хотели и дальше выполнять ритуалы, например целовать руку батюшке.

Ирина Дуденкова: Пандемия как раз выявила, что в действиях ритуального характера является важным и необходимым, а что – совершенно несущественным, просто благочестивой традицией, от которой можно отказаться. Например, по моим наблюдениям, отцы до сих пор не позволяют прикладываться к рукам. А одноразовые лжицы не прижились. Лжицу дезинфицируют в соответствии с распоряжением патриарха. Ну и, мне кажется, есть экологический мотив, очень много пластиковой посуды оставалось после богослужения, я видела озабоченные посты думающей части паствы. Но все эти стабильные изменения в практиках можно было наблюдать в Москве, в больших городах. А, например, в Калужской области, в некоторых приходах, даже в период самых жестких ограничений я не видела ни одноразовых лжиц, ни обеззараживания. 

Среди социологов распространено мнение, что религия сводится к выполнению определенных ритуалов. И церковь есть там, где есть ритуалы. Смысл ритуала – идентифицировать себя с некоторым порядком мыслей и действий, которые в ритуале воплощаются. В пандемию многие ритуальные действия были ограничены. Появилась ли угроза религиозной жизни?

Ирина Дуденкова: Все-таки острой угрозы ритуалу, ритуальной стороне церковной жизни в период пандемии нет. Причастие было ограничено, но литургии совершались. Да и в дебатах о том, что из себя представляет религия, я не на стороне классиков, социальных теоретиков и не разделяю позицию, что верование определяется практиками. Наоборот, многие интерпретировали этот новый опыт как опыт переоценки того, что означает христианская жизнь, каковы ее приоритеты. 

Есть замечательные слова у апостола Павла «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6:12), которые перекликаются с афоризмом блаженного Августина: «Люби Бога, делай все, что хочешь». То есть внутри самой церкви есть ресурсы для трансформации обрядов – как богословские, так и практические. И как раз пандемия послужила очень сильным внешним толчком для начала подобных обновлений.  

Как современные воцерковленные люди реагируют на научные интерпретации возникновения вируса? Не высказывалось ли мнение, что вирус – это божья кара, наказание? 

Ирина Дуденкова: Вы пытаетесь спросить, нет ли конфликта между двумя порядками объяснения происхождения пандемии: научного и религиозного. Интересно, что были попытки трактовать пандемию как испытание (в качестве кары скорее воспринимались неумелые организационно-бюрократические меры вроде «Социального мониторинга»), но в целом я не чувствую здесь конфликта. И, если честно, это слишком стереотипный взгляд на то, как устроено религиозное современное сознание, пусть даже он имеет сильные теоретические корни у классиков социологии. Нет никакой проблемы с согласованием научной и религиозной картины мира, дюркгеймианское различие сакрального и профанного пробуксовывает. Не могу пока объяснить, почему этот разрыв преодолевается и каковы механизмы трансформации этого различия. Выборы современных религиозных людей располагаются совершенно в другой области – в области различия проявлений зла, но прежде всего зла в себе, это значит, что работа дихотомии сакрального и профанного организована не так, как считал социолог Эмиль Дюркгейм. Рискну высказать криминальную для социолога мысль: она всегда была устроена по-другому, Дюркгейм вслед за библеистом Уильямом Робертсоном-Смитом воспроизводит некоторые собственно семитские представления об абсолютности этого различия, о жесткости практик по отношению к представлениям.

Получается, что религиозные люди в каком-то смысле философы?  

Ирина Дуденкова: Религиозный человек вынужден быть в определенном смысле философом, философом в смысле искусства интерпретации смертности, конечности человека. Нормальный религиозный человек оценивает с позиции смертности и конечности каждый день своей жизни. Точка пересечения философии и религии – это бесстрашие, как совершенная любовь побеждает страх, так и совершенная мысль побеждает страх. 

Кажется, что забота церкви как организации состоит еще и в том, чтобы расширять свою паству. Число прихожан уменьшается, и, возможно, пандемия усилила этот тренд.  

Ирина Дуденкова: Тренд потери авторитета церкви и пандемия скорее не связаны друг с другом. То есть в результате пандемии прихожане не ушли, скорее не пришли те, кто стоял на пороге храма. Сейчас я вижу, что храмы заполнены. По моим наблюдениям, произошло перераспределение в общинах – популярные приходы стали еще популярнее, а не очень популярные обмелели. 

Не было ли это связано с деятельностью самих батюшек, поддержкой своих прихожан через удаленные средства связи?  

Ирина Дуденкова: Мне тоже видится связь между наполнением прихода и медийной активностью священника, насколько он успешно и эффективно владеет цифровыми технологиями, насколько не пренебрегает ими, это же на самом деле очень большая часть пастырского труда. Чем лучше владеет этими технологиями настоятель, тем шире и интенсивнее приходская жизнь. Люди заражаются верой от человека к человеку. Чаще всего встретиться с Богом можно, встретив человека. Поэтому проповедь и миссионерская работа успешно ведутся там, где есть умные и милосердные отцы. В критически настроенных кругах постоянно идут дискуссии о том, что «РПЦ сдулась», то есть теряет общественное влияние, что ее голос звучит менее авторитетно. Я не понимаю, если честно, где агентность этой РПЦ. Если смотреть на ситуацию на уровне приходов – изменений мало. Я вижу острую проблему с привлечением молодежи в лоно церкви, в том числе воспитанной внутри церкви. Хотя среди своих студентов, наоборот, отмечаю повышение интереса к религиозной проблематике. Каждый год я готовлю один образовательный модуль по философии исходя из пожеланий своих студентов. И если лет пять назад богословская проблематика вообще не фигурировала, то последние несколько лет студенты просят включить тему религии в курс. Хотя к церкви как социальному институту у студентов в целом скорее негативное отношение. 

Какие уроки рядовой прихожанин мог вынести из пандемии?

Ирина Дуденкова: Во-первых, изменение представлений о своей избранности: мы увидели себя уязвимыми, особенно избранный в определенном смысле род священства. Может быть, и это очень красиво с христианской точки зрения, избранность состоит не в защищенности, как казалось до пандемии, а, наоборот, в уязвимости. Во-вторых, соображения о важности социальных горизонтальных связей внутри общины. Внутриприходские Zoom-посиделки, самые простые проявления заботы – звонки, помощь с лекарствами, едой – очень помогали в период самоизоляции. Все это общение было организовано чаще всего не главами приходов, инициатива исходила от самих прихожан. По моим наблюдениям, сейчас эти жесты взаимной поддержки намного менее интенсивны. Произошел откат по сравнению с тем, что было год назад, когда из-за тревожного контекста остро ощущалось чувство солидарности друг с другом.

Однако самый главный урок – в том, что вера проявляется не в уповании на чудо (чудо защиты от «морового поветрия», «Бог идеже хочет, побеждается естества чин»), а в любви, терпении и пренебрежении условностями, искусстве видеть самое важное («Бог дышит, где хочет»). Многие социальные формы взаимодействия условны, практики и ритуалы достаточно подвижны и вариативны. Мы стали свидетелями не только массовых трансляций богослужений, но и отпеваний в YouTube, многие приходы продолжают принимать требы (записки) в Facebook. Это те практики, которые возникли в период самоизоляции и оказались вполне приемлемыми, возможно, некоторые из них останутся. Хотя раньше это невозможно было себе представить. Единственное, что оказалось невозможно в удаленном режиме, – это соединение со Христом. Но острота переживания этой потери компенсировалась пониманием, что литургия совершается в принципе, что это временные меры. Запрета служить литургию не было – это было бы большей катастрофой для церковного сознания.