«Введенные ограничения нанесли удар по институциональным формам социальности»

Как пандемия повлияла на ваш образ жизни? 

Дмитрий Иванов: На протяжении 15 лет я интенсивно путешествовал по разным странам. С закрытием границ я стал ездить только по России. Но тут есть и плюсы: я с удовольствием открыл для себя новые места – Великий Новгород, Калининград, Зеленоградск, Выборг. 

Что касается работы, я постепенно приспособился к удаленке. Сначала работал дома – в моей малогабаритной квартире соединились рабочий офис, кухня, детский сад и мини-зоопарк. Конечно, такое схлопывание пространства меня раздражает. Кроме того, это прямо нарушает мои права по трудовому соглашению: электричество, которое я расходую, износ оборудования мне никто не компенсирует. Поэтому теперь для ведения дистанционных занятий я отправляюсь на факультет. Прохожу по пустым коридорам, захожу в пустую аудиторию, открываю на рабочем компьютере нужное мне приложение и через него связываюсь со студентами.  

Как повлияло на общество расширение использования цифровых технологий? 

Дмитрий Иванов: Из-за необходимости интенсивнее пользоваться цифровыми технологиями проявилась неэффективность институтов массового общества. 

Цифровые технологии – это инструмент для трансформации общества. И эта трансформация пошла по пути виртуализации институтов. Институты из социальной реальности превратились в реальность виртуальную. С этим и связана их неэффективность. 

Прежде всего мы в полной мере увидели неэффективность системы здравоохранения (сначала мы наблюдали это в других странах, а потом – и в России). Затем «посыпались» организации в сферах транспорта, образования, логистики и администрирования.  

Неэффективность институтов заключается в том, что они не обеспечивают контроль за соблюдением предполагаемых ими правил: люди обходят пандемийные ограничения, связанные с масками и высокотехнологичными QR-кодами. Мы видим симуляцию, демонстрацию образа, а не реальное использование QR-кодов. 

Поясните, в чем суть виртуализации, о которой вы говорите, и как она позволяет интерпретировать происходящее.   

Дмитрий Иванов: Вводимые ограничения нанесли удар по институциональным формам социальности, и социальность перетекла в сетевые формы, которые развивались уже давно, но тогда были скорее маргинальными. 

В 1970–1980-е годы стало ясно, что социальная реальность как совокупность институтов – объективных структур, в существование которых призывал верить классик социологии Эмиль Дюркгейм, в таком виде больше не существует. Институты сохраняются только как образ, как видимость. Эту видимость можно успешно поддерживать, пока не наступит кризис. 

Дело в том, что взращенная социальными науками политическая управленческая практика не приспособлена для работы с сетевыми структурами, и во время пандемического кризиса это стало очевидно. Изначально в рамках этой практики различались только два типа социальности: институты и интеракции. Институты – социальность объективная, нормативная. Интеракции – социальность частная, приватная и ситуативная: люди координируют свои поступки, договариваются, приспосабливаются друг к другу и институтам. Оба уровня взаимодействуют, образуя тотальную, то есть всеобщую социальность. Но потом появилась новая социальность – сетевая, она нарушает функционирование институтов, и эти нарушения особенно очевидны в контексте глобализации.  

Транснациональные корпорации и неправительственные организации – сетевые структуры, и они мешают функционировать традиционным институтам, поскольку создают альтернативные формы регуляции и контроля. 

Сетевая социальность предполагает, что люди участвуют в коммуникациях избирательно, когда нет необходимости взаимодействовать с тем, кто рядом (соседями, сотрудниками). Более того, сейчас из-за правил социальной дистанции нежелательно взаимодействовать лицом к лицу. Мы стали больше коммуницировать с теми, кто находится, возможно, за сотни и тысячи километров от нас. Этот социальный отбор мы осуществляем на основе идентичности – профессиональной, культурной, языковой.  

Если институты инклюзивны, стремятся охватить всех, предлагая универсальные нормы, то сети эксклюзивны, нацелены на то, чтобы одних включать, а других исключать из взаимодействия.  

Я бы выделил еще одну форму социальности, которая тоже проявилась в последние два года, – потоковые структуры. Их трудно наблюдать, поскольку они связаны с движением через границы. Потоковые структуры – это движение сквозь институциональные и территориальные границы. Пространственная и социокультурная мобильности создают социальность подвижную, альтернативную локализованным институтам и интеракциям. 

Эти структуры в виде трансграничных потоков пострадали из-за того, что движение между странами и регионами было ограничено: посадили самолеты, остановили поезда, закрыли границы. В каком-то смысле мы оказались в ситуации постглобализации – открытое глобальное общество всеобщего доступа и соприсутствия вдруг перестало быть таковым. Однако важно отметить, что глобализация остановилась не из-за ужаса, вызванного последствиями распространения вируса, а из-за тенденций, которые существовали и до пандемии. Пандемия лишь укрепила эти тенденции. 

Предполагает ли идея сетевой социальности какие-то особые меры, направленные против распространения вируса? 

Дмитрий Иванов: Регуляция эпидемической ситуации с помощью карантинных мер и прочих ограничений работает при массовом институциональном формате существования общества. Сейчас всеобщий карантин не имеет смысла, поскольку перемещение вируса происходит между мегаполисами, между связанными друг с другом глобальными центрами. Несмотря на это, сначала в Китае, потом в Европе, а затем и в России всех попытались посадить на карантин. Со временем выяснилось, что есть социально-демографические группы, по-разному реагирующие на вирус и с разной вероятностью подверженные его воздействию. Поэтому оправданны избирательные, а не тотальные институциональные меры. 

А в чем специфика борьбы с пандемией в России? 

Дмитрий Иванов: Позволю себе немного ироничную концептуализацию. Мне кажется, что сейчас мы находимся в стадии, которую в популярной психологии принято называть стадией торга. Россия прошла стадию отрицания, когда весной 2020 года казалось, что нас пандемия не коснется. Тогда мы отправляли мобильные госпитали в Западную Европу, предлагали наши аппараты ИВЛ США. Потом наступила стадия гнева: начали обвинять и штрафовать антимасочников и запирать граждан в домах. А сейчас – стадия торга: посулами выигрыша в лотерею и обещаниями не отстранять, не выгонять с работы подталкивают людей вакцинироваться.   

А дальше должны прийти стадия апатии, то есть усталости, равнодушия и саботажа со стороны и контролируемых, и контролеров, и стадия принятия. Придется признать элементарные факторы. Во-первых, что пандемия – это проявление естественного отбора в нашем биологическом виде, а во-вторых, что статистическая вероятность погибнуть из-за вируса крайне мала: в России этот показатель – всего два промилле, то есть два случая на тысячу жителей.  

При такой вероятности неудивительно, почему так трудно убедить людей в необходимости вакцинироваться, носить маску и т. д. Есть те, кто по тем или иным причинам рискует больше, чем остальные, но большинство из них осознает это и готово привиться или уже привилось без всякого принуждения. 

Почти за два года в России было зарегистрировано около девяти миллионов случаев инфицирования. И из них не все – с выраженными симптомами. Многие люди так и не обнаружили у себя никаких тяжелых симптомов. Девять миллионов – это меньше 10% населения страны, и это за два года. 

Понятно, что при таком статистическом соотношении тотальные нормы и меры не могут работать. В такой ситуации нужны какие-то избирательные, точечные технологии, а их пока никто не предложил.  

Вы действительно считаете, что все люди просчитывают вероятность, принимая решение, как вести себя в период пандемии?  

Дмитрий Иванов: Все люди в этом смысле одинаковы. Мы руководствуемся ограниченной рациональностью, принимаем решения на основе оценки вероятности, даже не зная этих слов. Бытовой анализ вероятности работает примерно так: мой сосед заболел, знакомая попала в больницу, а приятель отделался временной потерей обоняния – это выборка. Она смещенная, конечно, но и ее достаточно для оценки вероятности риска и принятия решения. Другие смотрят телевизор или ищут информацию в интернете. Решения могут быть самые разные, но подход у всех один – рациональный, пусть и ограниченный кругозором и аналитическими навыками.  

Что-то принципиально новое возникло в социальной жизни с начала пандемии?   

Дмитрий Иванов: Ничего принципиально нового мы не видим, скорее сталкиваемся с эффектом новизны. Например, раньше интернет мог использоваться для ухода в виртуальное пространство свободы – для ухода из-под социального контроля, из-под институционального пресса. Теперь интернет из сферы виртуального эскапизма все более превращается в сферу принудительной социализации. А с появлением дополнительных цифровых сервисов, включая QR-коды, это уже не просто социализация, а регуляция. Поэтому здесь правильнее говорить не о новой реальности, а о новых ракурсах, с которых мы видим реальность. Реальность эта не новая, но раньше она касалась меньшего числа людей, чем сейчас. 

Окажется ли введение QR-кодов поворотным моментом в борьбе с пандемией?  

Дмитрий Иванов: Не берусь судить. Не знаю, к чему это приведет, но возникает интересная тема соотношения большинства и меньшинства населения. Мы сейчас живем в обществе меньшинств во всех смыслах этого слова. Меньшинства задают социально-политическую повестку, и в период пандемии тоже. Люди, которые руководствуются страхами, на мой взгляд, составляют меньшинство, но именно они задают тон в борьбе с пандемией. Они апеллируют к коллективному иммунитету, который должен быть достигнут, но используют это понятие совершенно некорректно. Дело в том, что коллективный иммунитет был с самого начала. Если за два года выявленных случаев в стране меньше 10%, а смертей от коронавируса на 140 миллионов – 250 тысяч, это означает только одно: коллективный иммунитет в популяции есть.  

Как сохранить позитив в пандемической реальности? 

Дмитрий Иванов: Позволить себе переживать как событие и роскошь обыденные вещи, простые радости – выезд на шашлыки, пикник в парке, купание в озере, лежание в гамаке, просто свежий воздух. Я стал гораздо больше ценить возможность гулять в парке. Раньше это была фоновая практика, а весной 2020 года она стала ярким событием, в чем-то даже формой социального протеста.