Анна Ожиганова: «Юридическая туманность и отсутствие четких правил создают недоверие»

Медицинская антропология изучает сегодня реакцию системы здравоохранения на вызовы пандемии коронавируса. Оказывается, что в разных странах эти процессы сильно отличаются. На это влияет государственная политика, и интересно посмотреть, какая система, какие принципы показывают себя как наиболее эффективные. Можем ли мы понять, почему в Италии, такой благополучной стране, весной возникла настолько тяжелая ситуация с нехваткой мест в больницах, в то время как Германия успешно с этим справилась. Почему в Восточной Азии было быстро подавлено разрастание эпидемии, а Америка до сих пор не может с ней справиться. Из всех этих ситуаций можно сделать много интересных выводов.

Важно изучать и положение врачей в обществе. Медицинские антропологи стремятся описать ту ситуацию, в которой оказались врачи: что они чувствуют, как работают и учитываются ли их профессиональные интересы.

Одной из самых серьезных проблем является отсутствие доверия к медицине. Конечно, как рассказывают акушеры-гинекологи, есть и благодарные пациенты. Когда женщины возвращаются рожать к уже знакомым врачам, пишут благодарности – понятно, что им это очень приятно. Тем не менее, в целом у нас очень высокое недоверие медицине. Это реальность, подтвержденная различными исследованиями. А главное – это очень серьезная проблема.

Классические социологические исследования и теории о недоверии учат, что если доверие – это активная позиция, то недоверие – пассивная. В последние годы такой подход пересматривается. Вышли несколько работ антропологов о недоверии, где они предлагают искать социальные корни недоверия и не связывать это исключительно с непросвещенностью населения. Это касается самых разных ситуаций, от противников вакцин в странах Западной Европы до кризиса во время лихорадки Эбола в Африке. Различные исследования показывают, что люди отказываются от медицинской помощи даже в ситуации, когда она им необходима, потому что не доверяют врачам ввиду сильного недоверия государственным институтам в широком смысле. Таким образом, проблема недоверия – это проблема политическая, это недоверие власти и всему, что она делает. Соответственно, все представители власти воспринимаются как потенциальные враги, потому что они несут угрозу существованию граждан. При таком подходе нам гораздо проще понимать движения различных медицинских диссидентов, даже противников вакцинации. Исследования показывают, что у людей на это есть вполне рациональные причины.

Мои исследования тоже это подтверждают. Я часто слышала от своих собеседниц, что они боялись идти к врачам, потому что ничего хорошего от этой системы не ждали. Тем не менее, в России считается, что рожать нужно в больнице несмотря ни на что. Это само по себе не говорит о высоком уровне доверия медицинской системе. Рассмотрим пример: согласно федеральному закону об охране здоровья, присутствие сопровождающих лиц на родах не является посещением больного, это другой правовой статус. Когда в начале первой волны Роспотребнадзор ввел карантин в больницах, женщинам пытались отказать в их праве взять с собой партнеров. Тем не менее, некоторые пытались их провести, и были случаи, когда им это удавалось. С юридической точки зрения, ситуация получилась очень запутанная.

Другие женщины решили обратиться в платные клиники, где практика партнерских родов и не прекращалась. Это при том, что эти частные роддома подчиняются тому же законодательству и должны, по идее, действовать по тем же регламентам, но на практике выходит иначе. Получается, что при наличии 300 тысяч рублей ковид становится безопасным. Отсюда появляется недоверие, его создают юридическая туманность и непрописанность общих правил.

Мне одна заведующая роддомом сказала, что она ковид-диссидент, но не в том смысле, что она вирус отрицает, а в том, что категорически против принятых мер. Проблема в том, что она, как и все врачи, ничего не может с этим сделать. Поэтому врачи оказываются в очень сложной ситуации. С одной стороны, пациенты не доверяют им вследствие глубоких социальных противоречий. С другой, врачи зависимы от начальства.

Назначенные выплаты, компенсирующие опасность работы с инфицированными пациентами, тоже не везде выплачиваются. Доходит до того, что высчитывается, кто сколько часов проработал с ковидным больным. Кроме того, эти выплаты считаются не с момента начала работы с пациентом, а с момента получения им положительного теста. Это значит, если тест еще не был готов, та бригада, которая работала до получения теста, не считается взаимодействовавшей с коронавирусным пациентом. Это тоже противоречит указам, в которых написано, что нужно платить всем, кто работает в ковидной больнице.

У нас даже не велась статистика погибших врачей, только отдельные организации стали сами эту информацию собирать и публиковать. Во всем мире с самого начала фиксировали, сколько человек медицинского персонала погибло, а у нас – нет.

Вдобавок ко всему, Следственный комитет бдительно следит за деятельностью врачей, в связи с чем постоянно усиливается угроза уголовного преследования за ошибку или за халатность. Поэтому они и молчат, несмотря на отсутствие средств индивидуальной защиты и всех остальных вышеупомянутых проблем. Как только медработники о чем-то публично заявляют, сразу начинаются репрессии.

Если говорить о психоэмоциональном состоянии, то врачи переживали мобилизацию весной, тогда они были готовы все это терпеть. На данный момент психологический ресурс исчерпан. Сейчас вообще у всех усталость от этого вируса и информации о нем. Стало понятно, что это надолго, и ситуация не решается, а только усугубляются. Врачи чувствуют растерянность. Перед теми, кто не согласен с политикой в здравоохранении, стоит выбор: терпеть или уволиться. Другие методы изменить ситуацию, например, выступить как единое профессиональное сообщество, всерьез никем не рассматриваются. Получается, что у всех есть основания не доверять друг другу. Пациенты не доверяют врачам. Врачи не доверяют чиновникам. Ну а Следственный комитет тоже постоянно всех проверяет и никому не доверяет.

Тема общественного признания медиков в контексте пандемии кажется мне важной. Общественное признание включает в себя статус врачей в обществе, их защищенность, в том числе юридическую, профессиональную и экономическую. В этом ключе важно упомянуть и профессиональную свободу на объединения, на высказывание профессионального мнения. Печатать передовицы газет с портретами лучших врачей вряд ли поможет. В регионах сложилась ситуация, что люди просто не получают медицинской помощи. Они не могут в своем городе сделать КТ из-за длинных очередей. У них нет возможности попасть в больницу, если у них тяжелая форма болезни, до них даже скорая не доезжает. Получается, что нет контакта человека, заболевшего коронавирусом, с врачом.

Вместе с тем появляется новый формат общения врачей и пациентов – социальные сети. Врачи пишут про различные заболевания, рассказывают про их симптомы и профилактику. Такие посты пользуются бешеной популярностью, потому что обычные люди предоставлены сами себе. Вот этих врачей ценят, уважают и о них всегда будут помнить, в отличие от тех, кто работают в больнице, куда пациент так и не смог попасть.

Таким образом, формируются новые сети доверия. Получается, что недоверие к врачам не абсолютное, а результат распада тех связей, которые существовали раньше. При этом пациенты доверяют другим врачам, которых они знают лично или узнали через соцсети. Люди выстраивают какие-то другие сети доверия, чтобы получить то, что они не получают официальным способом. Раньше люди обращались только к тем, кого знали лично, а сейчас они могут найти страницу такого врача в Instagram или Facebook.

Во время первой волны столько шло разговоров о том, что будет после пандемии. Одни говорили, что все изменится кардинально, другие – что все будет, как прежде. Мне кажется, что на данный момент невозможно точно сказать, что произойдет. Мы просто еще не в состоянии оценить тот масштаб последствий, который наступит, потому что мы находимся внутри этого процесса.