Оксана Афзалова: «Я не хочу, чтобы моей дочери пришлось через это пройти»

Мы готовились к тому, что Диана будет поступать на «бюджет». Это было очень непросто, и мы приложили много усилий. Когда она поступила, так получилось, что у меня случились проблемы со здоровьем, и я впервые за долгое время пошла к врачу в государственную поликлинику и увидела воочию, что происходит в медицине. В тот момент мне стало жаль своего ребенка. Она училась на первом курсе, и я ее тогда спросила: «Доча, а может, ты все же подумаешь?» Проблема медицинского образования в том, что нет никаких альтернатив в дальнейшем трудоустройстве. Допустим, если ты инженер, у тебя много вариантов, а из медицины ты разве что в фармацевтику можешь уйти.

Я работаю в строительстве, и моя основная специальность – техника безопасности. Я по жизни тревожный человек, и во всем вижу угрозу. Когда мои дети поступали в университет, я полагала, что в нашей стране человек может своим умом пробить себе дорогу. Сейчас я все меньше в это верю, и даже в своей среде вижу то количество недоучек, которые, очевидно, не за свои заслуги попали на то место, которое они занимают. Эта проблема касается и моей дочери, ведь я понимаю, что благодаря одному лишь уму нынче очень сложно устроиться на хорошее место. Мы сами не врачи и не имеем никакого отношения к медицине, у нас нет связей, которые могли бы помочь дочери. Поэтому приходится надеяться на счастливый случай, что кто-то ее увидит, оценит ее навыки и поможет устроиться. Я понимаю, что, когда человек заканчивает институт, он должен себя выгодно продать. Проблема в том, что у нас в этот процесс вмешивается наша восточная ментальность, и надо еще купить себе это место под солнцем.

До ковида Диана пыталась устроиться на работу, получить хоть какой-то опыт, но ей никак не удавалось это сделать. Ее до этого отшвыривали из отдела кадров, потому что им не нужны студенты. Как бы это ни было ужасно, именно в пандемию у нее появился шанс, давший ей возможность познакомиться со своей профессией. Начинать с самой низкой позиции – это грязный, гадкий и безумно тяжелый опыт, но он также очень полезный и важный. Так что я не пыталась ее отговаривать, мне пришлось это принять.

Ситуация была очень страшная. За Диану было страшно, конечно, но я понимала, что ее юный возраст может спасти ее от тяжелого течения болезни. За себя было еще страшнее, вплоть до панических атак. У меня сутками работал обеззараживатель воздуха в коридоре. В обычной жизни мы люди очень контактные, постоянно целуемся и обнимаемся, когда кто-то приходит или уходит, а здесь я просто, как испуганный зверек, боялась голову из дверей высунуть.

Сидя дома, я много смотрела телевизор. Там нагнетался не просто страх, а паника и ужас. Когда Диана приходила и рассказывала, что люди выживают, мне становилось чуть поспокойнее. Кроме того, мне кажется, человек просто так устроен, что не может постоянно бояться.

Среди моих знакомых было очень много недоверия. Многие говорили, что все это глупости и никакого ковида нет. Например, я до Нового года встретилась с одним приятелем, и он рассказал о том, что вся эта болезнь – полная чепуха. Через некоторое время мы с ним снова встретились, и он сообщил, что переболел коронавирусом. У него поднялась температура, он несколько дней сбивал ее парацетамолом, в конце концов его забрали в больницу с уже отказавшими почками и поражением легких 80%. Более того, спасали его как раз в больнице у Дианы. То есть, он отрицал коронавирус ровно до того момента, пока сам не заболел.

Я не знаю, как обстоят дела у молодежи, но я заметила, что люди моего возраста меньше верят информации о коронавирусе. Возможно, виной тому те потрясения, которые случились с нашей страной за последние десятилетия. Люди считают, что их постоянно обманывают, особенно там, что называется «наверху». Таким образом, все, что идет в нашу сторону, мы воспринимаем через призму недоверия. Мне кажется, что это менталитет нашей страны, что странно, ведь мы в целом гостеприимные и открытые люди.

Я до сих пор не до конца понимаю, почему люди стали относиться к медицине как к сфере обслуживания. С одной стороны, люди часто не доверяют врачам, и каждый пациент пытается рассказать медикам, как его лечить. Наверное, это недостаток системы, ведь люди так ведут себя из-за полученного жизненного опыта. С другой стороны, из того, что Диана рассказывала, стало понятно, что пациенты далеко не всегда правы. Например, Диана как-то делала укол, и когда больная поняла, что это молодая девочка, сказала ей: «Уйдите от меня, я вас боюсь, вы студентка! Не смейте ко мне прикасаться, вы меня убьете!» Я даже не знала, как на это реагировать. Как матери, мне захотелось пообщаться с этой женщиной. Люди же не ставят себя на место моей дочери, не думают, что и их ребенок может оказаться в такой ситуации.

Мне часто приходилось объяснять знакомым, насколько это тяжелый труд. Не все люди это понимали, многие считали, что высокая зарплата и надбавки – это непозволительная роскошь, а я пыталась объяснять, что этот труд стоит своих денег.

Ведь даже если взять работу Дианы, сам по себе ковид – это полбеды. Меня поразило, что мой ребенок может заниматься всей грязной работой, ухаживать за бабушками. Когда она училась в школе, мне учителя говорили, что она достаточно брезгливый человек и что ей лучше идти учиться на юриста или экономиста.

Еще меня шокировали выгорание и полная потеря заинтересованности в своей работе, которые происходят у врачей. Мне сложно судить, откуда это берется, возможно, тому виной все та же неблагодарность пациентов. Меня это сильно встревожило, ведь я не хочу, чтобы Диане пришлось через такое пройти. Кроме того, становится банально страшно попасть в больницу, ведь ты не можешь знать, заинтересуется тобой врач или нет.

За время пандемии я четко поняла, насколько Москва отличается от всей остальной страны. Причем даже не просто от страны, а от той территории, которая лежит за МКАДом. Мои знакомые из Подмосковья ждали врача несколько дней, в конце концов он пришел в двенадцатом часу ночи, и они страшно ругались по этому поводу. Я же, имея в семье медика, прекрасно понимала, что так случилось не потому, что врач просидел в кабинете, задрав на стол ноги, а потому что он загнан до полусмерти. В Москве ситуация была абсолютно другая, и на эту разницу руководители здравоохранения должны обратить внимание.